Эдмунд Гуссерль
Идеи чистой феноменологии и феноменологической философии
Источник сканирования: Гуссерль Э. Идеи чистой феноменологии и феноменологической философии. Т. 1 (пер.с нем. А.В. Михайлова). — М.: ДИК, 1999.
Книга первая.
Общее введение в чистую феноменологию
Оглавление[1]
Раздел первый. СУЩНОСТЬ И СУЩНОСТНОЕ ПОЗНАНИЕ
§ 1. Естественное познание и опыт
§ 2. Факт. Неотделимость факта и сущности
§ 3. Высматривание сущности и индивидуальное созерцание
§ 4. Высматривание сущности и фантазия. Познание сущности независимо от любого познания фактов
§ 5. Суждение о сущностях и суждения эйдетической всеобщности
§ б. Некоторые из основных понятий. Всеобщность и необходимость
§ 7. Науки о фактах и науки о сущностях
§ 8. Отношения зависимости между наукой о фактах и наукой о сущностях
§ 9. Регион и региональная эйдетика
§ 10. Регион, и категория. Аналитический регион и его категории
§11. Синтактические предметности и последние субстраты. Синтактические категории
§ 13. Генерализация и формализация
§ 14. Категории субстрата. Сущность субстрата.
§ 15. Самостоятельные и несамостоятельные предметы. Конкрет и индивид
§ 16. Регион и категория в содержательной сфере. Синтетическое познание a priori
§ 17. Завершение логических рассуждений
Чистая феноменология, путь к которой мы здесь ищем, исключительную позицию в отношении всех иных наук характеризуем, в намерении показать ее роль фундаментальной философской науки, — это наука существенно новая, в силу своего принципиального своеобразия далекая от естественного мышления, а потому лишь в наши дни стремящаяся развиться. Она именует себя наукой о "феноменах". Другие, с давних пор известные науки тоже относятся к феноменам. Так, можно услышать, что психологию называют наукой о психических, естествознание — наукой о физических "явлениях", или феноменах; точно так же в истории порой говорят об исторических, в науке о культуре о культурных феноменах; аналогичное для всех наук о реальностях. Сколь бы различными ни был во всех таких речах смысл слова "феномен" и какие бы значения ни имело оно еще и сверх того, несомненно то, что феноменология сопрягается со всеми этими "феноменами" сообразно со всеми значениями, однако при совершенно иной установке, посредством которой определенным образом модифицируется любой смысл "феномена", какой только встречается нам в привычных для нас науках. В феноменологическую сферу он и вступает не иначе, как модифицированный. Разуметь такие модификации, или же, говоря точнее, осуществлять феноменологическую установку, путем рефлексии возвышая до научного сознания ее своеобразие, равно как таковое естественных установок, — такова первая и отнюдь не легкая задача, требованиям которой мы должны удовлетворять, если мы намерены обрести почву феноменологии, научно удостоверяясь в ее специфической сущности.
В последнее десятилетие в немецкой философии и психологии очень много разговоров о феноменологии. В предполагаемом согласии с "Логическими исследованиями'" феноменологию понимают как нижнюю ступеньку эмпирической психологии, как сферу "имманентных" описаний психических переживаний, которые — так разумеют тут имманентность — строго придерживаются рамок внутреннего опыта. От моих возражений против такого понимания,2 как видно, было мало проку, и прилагавшиеся рассуждения, четко обрисовывающие по меньшей мере некоторые из главных пунктов расхождения, не были поняты или были оставлены без внимания. Отсюда и вполне беспредметные — не улавливающие простого смысла изложенного мною возражения против моей критики психологического метода — критики, отнюдь не отрицавшей ценности современной психологии и не принижавшей экспериментальной работы, проделанной значительными учеными, но раскрывшей известные — радикальные в буквальном смысле слова — недочеты метода, от устранения каковых, на мой взгляд, всецело зависит то, поднимется ли психология на более высокую ступень науки, чрезвычайно расширив при этом поле своей деятельности. Еще будет случай остановиться на ненужных попытках защищать психологию от мнимых "нападок" с моей стороны. Сейчас я касаюсь этого спора, чтобы ввиду господствующих лжеистолкований со множеством вытекающих из них последствий с самого начала со всей остротой подчеркнуть, что чистая1 феноменология, к каковой мы в дальнейшем намерены проложить путь, — та самая феноменология, первый прорыв к которой произошел в "Логических исследованиях" и смысл которой все глубже и богаче раскрывался для меня в работах протекшего с тех пор десятилетия, — это не психология и что причисление ее к психологии исключается не какими-либо случайными разграничениями области и терминологически, но принципиальными основаниями. Сколь бы велико ни было методическое значение феноменологии для психологии, на каком не может не настаивать феноменология, какие бы существенные "фундаменты" не предоставляла она психологии, все же она (уже как наука об идеях) — вовсе не психология, как и геометрия — не естественная наука. И более того — оказывается, что различие еще более радикально, нежели в этом сравнении. И при этом ничего не меняется от того факта, что феноменология имеет дело с "сознанием", со всеми видами переживаний, с актами и их коррелятами. Правда, чтобы усмотреть все это, при господствующих ныне привычках мысли требуются немалые усилия. Исключить всю совокупность мыслительных привычек, какие существуют поныне, распознать границы духа, какими обставляют они горизонт нашего мышления, и сломать их, а тогда с полной свободой мысли постигать философские проблемы, которые придется ставить совершенно заново и которые станут доступны для нас лишь тогда, когда горизонт будет со всех сторон очищен от ограничений, — таковы жестокие требования. Однако ведь и требуется не меньшее. На деле, вот что обращает усвоение сущности феноменологии, уразумение специфического смысла ее проблематики и ее отношения ко всем другим наукам (в особенности к психологии), в дело столь исключительной трудности, — то обстоятельство, что для всего этого требуется новый, совершенно измененный в сравнении с естественными установками опыта и мысли, способ установки. Вот для того, чтобы свободно двигаться в пределах таковой, отнюдь не впадая в прежние установки, чтобы учиться видеть, различать и описывать стоящее перед глазами, требуются еще особые, упорные штудии.
Главнейшая задача настоящей первой книги будет заключаться в том, чтобы поискать путей, на каких можно будет, так сказать, фрагментарно, преодолевать слишком уж великие трудности проникновения в этот новый мир. Мы будем исходить из естественной позиции, из мира, как противостоит он нам, из сознания, каким представляет себя оно нам в психологическом опыте, — при этом мы будем обнажать существенные для такой позиции предпосылки. Затем мы начнем складывать метод "феноменологической редукции", в соответствии с которой сможем устранять ограничения познания, неотделимые от любого естественного способа исследования, и отвлекаться от присущей ему односторонней направленности взгляда — пока наконец не обретем свободный горизонт "трансцендентально" очищенных феноменов, а тем самым и поле феноменологии в нашем специфическом смысле.
Попробуем еще чуть определеннее прописать эти ведущие вперед линии и начнем с психологии, как того требуют предрассудки времени, но также и все внутреннее общее по сути дела.
Психология — опытная наука. В этом, при обычном значении слова .опыт", заключено двоякое:
1. Она есть наука о фактах, о matters of fact в смысле Д.Юма.
2. Она есть наука о реальностях. "Феномены", какими занята она в качестве психологической "феноменологии", — это реальные происшествия, которые как таковые, если они действительно существуют, включаются вместе с реальными субъектами, которым они принадлежны, в один и тот же пространственно-временной мир, в мир как omnitudo relalitatis.
Напротив того чистая, или трансцендентальная феноменология получит свое обоснование не как наука о фактах, но как наука о сущностях (как наука "эйдетическая"), как наука, которая намерена констатировать исключительно "познания сущности" — никакие не "факты". Соответствующая редукция — редукция психологического феномена до чистой "сущности", или же в выносящем суждения мышлении редукция фактической ("эмпирической") всеобщности до всеобщности "сущностей" — есть редукция эйдетическая.
Во-вторых же, феномены трансцендентальной феноменологии получат свою характеристику в качестве ирреальных. Иные редукции — специфически трансцендентальные — "очищают" психологические феномены от того, что придает им реальность, а тем самым включенность в реальный "мир". Наша феноменология станет сущностным учением не о реальных, но сущностным учением о трансцендентально редуцированных феноменах.
Что означает это конкретнее, прояснится лишь в дальнейшем. Предварительно же всем этим обозначаются лишь схематические рамки вводного ряда исследований. И только еще одно замечание я считаю необходимым сейчас: читателю бросится в глаза то, что выше, в двух особо выделенных пунктах, вместо общепринятого разделения наук на реальные и идеальные (или эмпирические и априорные) используется два вида разделений, соответствующие двум парам противоположностей: факт и сущность, реальное и нереальное. Различение такой двойной противоположности вместо противоположности реального и идеального получит свое подробное обоснование в дальнейшем ходе наших исследований (во второй книге таковых). При этом окажется, что понятие реальности нуждается в фундаментальном ограничении, в силу какового необходимо установить различение реального бытия и бытия индивидуального (временного вообще). Переход к чистой сущности, с одной стороны, доставляет сущностное познание реального, с другой же, что касается остающейся в остатке сферы, — сущностное познание ирреального. Далее окажется, что все трансцендентально очищаемые "переживания" суть ирреальности — полагаемые за пределами какой-либо включенности в "действительный мир". Именно такие ирреальности и исследует феноменология, но только не как единичные и отдельные, а в их "сущности". То же, в какой мере трансцендентальные феномены доступны исследованию в качестве единичных фактов и каково отношение такого исследования фактов к идее метафизики, — может быть обсуждено лишь в заключительном ряду исследований.
В первой же книге мы изложим, однако, не только общее учение о феноменологических редукциях, делающих зримым и доступным для нас трансцендентально очищаемое сознание с его сущностными коррелятами, но постараемся обрести также и определенные представления о наиболее общей структуре такого чистого сознания, а через посредство такового и о наиболее общих группах проблем, направлениях исследования и методах, какие относятся к новой науке. Во второй книге мы подробно изложим затем некоторые особо значимые группы проблем, систематическое формулирование, а также типовое решение которых послужит предварительным условием для того, чтобы действительно прояснить трудные отношения феноменологии к физическому естествознанию, к психологии и к наукам о духе, с другой же стороны — и ко всем априорным наукам. Те феноменологические эскизы, какие придется набрасывать нам при этом, одновременно дадут нам в руки весьма желанные средства существенного углубления достигнутого в первой книге уразумения феноменологии и достижения содержательно несравненно более богатого знания ее огромных проблемных кругов.
Третья, заключительная книга посвящена идее философии. Будет пробуждено усмотрение того, что подлинная философия — идея таковой в том, чтобы осуществлять идею абсолютного познания, — коренится в чистой феноменологии, и притом в столь серьезном и суровом смысле, что систематически-строгое обоснование и разрабатывание этой первой из всех философий есть непременное предварительное условие любой метафизики и какой бы то ни было философии — "какая выступит в качестве науки".
Поскольку феноменология должна быть обоснована здесь как наука сущностная — "априорная", или же, как мы тоже говорим, эйдетическая, то полезно предпослать посвящаемым самой феноменологии усилиям ряд фундаментальных обсуждений сущности и науки о сущности, а также защиту изначально данных особых прав сущностного познания от всякого натурализма.
Завершим свои вступительные слова небольшим обсуждением терминологии. Как и в "Логических исследованиях" я по возможности избегаю выражений a priori и a posteriori, ввиду тех вводящих в заблуждение неясностей и многозначностей, какие неотделимы от них в обыденном употреблении, равно как ввиду тесно сплетшихся с ними скверного свойства философскими учениями — дурным наследием прошлого. Их предстоит употреблять лишь в контекстах, придающих им однозначность, и лишь в качестве эквивалента других сопровождающих их терминов; каким мы уже придадим ясные и недвусмысленные значения, особенно в тех случаях, где важен отзвук исторических параллелей.
Быть может, что касается путающей многозначности, то с выражениями идея и идеал дело обстоит и не так плохо, но в целом все же достаточно плохо, что дали мне почувствовать нередкие лжеистолкования моих "Логических исследований". Потребность вполне четко отделить в высшей степени важное кантовское понятие идеи от всеобщего понятия (формальной или материальной) сущности тоже вынуждает меня изменить терминологию. Поэтому из заимствованных слов я пользуюсь терминологически незатертым словом эйдос, а в качестве слова немецкого, сопряженного с неопасными, хотя иной раз и огорчительными недоразумениями, словом "Wesen" — .сущность".
Охотнее всего я исключил бы обремененное тяжким грузом слово реальное. если бы только представилась какая-либо подходящая замена ему.
Еще одно общее замечание: коль скоро не пристало выбирать полностью выпадающие из рамок исторического языка философии термины, но прежде всего коль скоро основным философским понятиям невозможно давать фиксированные дефиниции через твердые и подлежащие немедленной идентификации на основе непосредственно доступных созерцаний понятия и, напротив, окончательному прояснению и определению таковых обычно обязаны предшествовать долгие изыскания, то нередко становится неизбежным комбинированный способ изъяснения, когда в ряд ставится несколько выражений обыденной речи примерно с одинаковым смыслом, одно из которых выбрано как термин. В философии невозможно определять так, как в математике; любое подражание математическим приемам в этом отношении не только бесплодно, но и превратно и влечет за собой лишь самые вредные последствия. Вообще же говоря, упомянутые выше терминологические выражения в ходе рассуждений должны получать свой твердый смысл через их определенное, внутренне очевидное раскрытие, между тем как от обстоятельных критических сопоставлений с философской традицией придется — ив этом отношении, и вообще — отказаться уже ввиду объема этой работы.
Книга I. ОБЩЕЕ ВВЕДЕНИЕ В ЧИСТУЮ ФЕНОМЕНОЛОГИЮ
Естественное познание начинается с опыта и остается в опыте. Итак, в той теоретической установке, какую мы называем "естественной", совокупный горизонт возможных исследований обозначен одним словом — мир. Посему все науки с такой изначальной3 установкой суть науки о мире, и пока таковая исключительно царит, объемы понятий "истинное бытие", "действительное бытие", т.е. реальное бытие, и — поскольку все реальное сводится в единство мира — "бытие в мире" совпадают. Каждой науке в качестве удела ее исследований соответствует такая-то предметная область, а всем ее познаниям, т.е., здесь, правильным высказываниям, в качестве праисточников подтверждающих ее права обоснований соответствуют известные созерцания, в каких предметы такой-то области достигают своей данности как они сами и — по меньшей мере частично своей данности из первоисточника. Присущее первой, "естественной", сфере познания и всем ее наукам созерцание, какое дает, — это естественный опыт, а тот опыт, какой дает из самого первоисточника, есть восприятие, — последнее слово понимается в его обычном смысле. Обладать чем-то реальным из самого первоисточника, попросту созерцая его, "замечать" и "воспринимать" — одно и то же. Мы обладаем опытом из первоисточника во "внешнем восприятии" физических вещей — но уже не в воспоминании и не в ожидании, заглядывающем вперед; опытом из первоисточника мы обладаем в так называемом внутреннем, или самовосприятии нас же самих или состояний нашего сознания — но не во "вчувствовании" в других и их переживания. Мы можем "видеть переживания других" на основе восприятия их телесных изъявлений. Однако такое вчувствование через видение хотя и есть акт созерцающий и дающий, но уже не дающий из самого первоисточника. Другой с его душевной жизнью — хотя и осознанно "сам здесь", хотя и в единстве со своим телом здесь, однако в отличие от последнего он не дан осознанно из самого первоисточника.
Мир — это полная совокупность предметов возможного опыта и опытного познания, предметов, познаваемых на основании актуального опыта при правильном теоретическом мышлении. Сейчас не место обсуждать, как конкретнее выглядит метод опытной науки, как обосновывает он свои права на выход за тесные рамки прямой опытной данности. Все науки о мире, т.е. науки с естественной установкой — это естественные науки, науки о материальной природе, но также и науки о живых существах с их психофизической природой, т.е. в том числе и физиология, психология и т.д. Равным образом относятся сюда же и все так называемые науки о духе — история, науки о культуре, любого рода социологические дисциплины, причем мы пока можем оставить открытым вопрос о том, следует ли ставить их на одну плоскость с естественными науками или же противопоставлять им, должно ли рассматривать и их как естественные науки или же как науки существенно нового типа.
Опытные науки суть науки о "фактах". Фундирующие акты опытного познавания полагают реальное индивидуально, они полагают реальное как пространственно-временно здесь-сущее, как нечто такое, что пребывает вот в этой точке времени, обладает такой-то своей длительностью и таким-то наполнением реальностью, каковое по своей сущности могло бы точно так же пребывать в любом ином временном месте; в свою очередь как нечто такое, что пребывает на таком-то месте в этом физическом облике (например, будучи данным воедино с телесным в таком-то обличье), притом что это же самое реальное, будучи рассмотрено по его собственному существу, могло бы точно так же пребывать в любом ином месте, в любом ином облике, и равным образом могло бы изменяться, тогда как фактически оно пребывает неизменным, либо же могло бы изменяться иным образом, по сравнению с тем, как изменяется оно фактически. Индивидуальное бытие любого рода, если говорить совершенно общо, — "случайно". Дело обстоит так, что по своей сущности оно могло бы быть и иным. Пусть даже сохраняют свою значимость определенные законы природы, в силу которых, если фактически наличествуют такие-то и такие-то реальные обстоятельства, фактически неизбежны такие-то и такие-то определенные их последствия, — все равно такие законы выражают лишь фактическую упорядоченность, которая, как таковая могла бы звучать совершенно иначе и которая, заведомо принадлежа к сущности предметов возможного опыта, уже предполагает, что предметы, подлежащие упорядочиванию с ее стороны, рассматриваемые сами по себе, — случайны.
Однако смысл такой случайности, прозываемой тут фактичностью, ограничивается тем, что коррелятивно сопрягается с необходимостью, каковая означает не простую фактическую наличность сохраняющего свою значимость правила соупорядочивания пространственно-временных фактов, но обладает характером сущностной необходимости и тем самым сопряженностью с сущностной всеобщностью. Если мы говорили: каждый факт мог бы "по его собственной сущности" быть и иным, то тем самым мы уже выразили следующее: от смысла всего случайного неотделимо обладание именно сущностью, а тем самым подлежащим чистому постижению эйдосом, и таковой обретается отныне среди сущностных истин различных ступеней всеобщности. Индивидуальный предмет — не просто вообще индивидуальный, не просто некое — "вот это!", не просто один-единственный в своем роде, он "в свое самом" обладает своеобразием, своей наличностью существенных предикабилий, каковые обязаны подобать ему (как "сущему, каково оно в себе") с тем, чтобы ему могли подобать иные, вторичные, относительные, определения. Так, к примеру, каждый звук в себе и для себя обладает некой сущностью и — надо всем прочим — всеобщей сущностью звука вообще или, лучше сказать, акустического вообще, — если разуметь таковое как момент, выглядывающий изнутри индивидуального звука (отдельно взятого или же при сопоставлении с другими в качестве "общего"). Точно так же и любая материальная вещь обладает своей сущностной устроенностью, а надо всем прочим — всеобщей устроенностью "материальной вещи вообще", вместе с временной определенностью-вообще, длительностью-вообще, обликом-вообще, материальностью-вообще. Всем относящимся к сущности такого-то индивида мог бы обладать и другой индивид, а высшие сущностные всеобщности, вроде только что указанных нами на примерах, задают границы "регионов" или "категорий" индивидов.
Прежде всего и ближайшим образом "сущность" обозначала то, что обретается в самосущем бытии такого-то индивида в качестве его что. Однако всякое такое что может быть "положено в идее". Постигающее в опыте, или индивидуальное созерцание может быть преобразовано в глядение сущности (идеацию) — возможность, которую следует, в свою очередь, разуметь не как эмпирическую, но как сущностную. Тогда высмотренное и есть соответствующая чистая сущность, или эйдос, будь то наивысшая категория, будь то некое обособление таковой — и так вплоть до вполне конкретного.
Подобное высматривание, дающее сущность, либо даже дающее ее из первоисточника, может быть адекватным, наподобие того, какое мы можем доставить себе, к примеру, относительно сущности "звук", но оно может быть и более или менее неполным, "неадекватным", причем не только в отношении большей или меньшей ясности и отчетливости. От собственной устроенности определенных категорий сущностей неотделимо то, что подобающая им сущность может быть дана лишь "односторонне", "многосторонне" же лишь в последовательности моментов и никогда не может быть дана "всесторонне"; соответственно и соответствующие таким сущностям индивидуальные обособления могут постигаться в опыте и становиться представлениями лишь в неадекватных "односторонних" эмпирических созерцаниях. Это верно относительно любой сущности, сопрягаемой с вещным, причем по всем сущностным компонентам протяженности, или материальности; и это, при ближайшем рассмотрении (позднее это станет очевидным благодаря анализам), верно даже для любых реальностей вообще, причем, правда, неопределенные выражения "односторонность" и "многосторонность" примут определенные значения, а различные виды неадекватности размежуются между собой.
Пока же, предварительно, достаточно указать на то, что уже пространственный облик физической вещи можно принципиально давать лишь в односторонних проекциях, что, далее, даже если отвлечься от подобной неадекватности, вечно и невзирая ни на какие приобретения имеющей место при произвольном протекании непрестанных созерцаний, любое физическое свойство втягивает нас в бесконечность опыта, что любое многообразие опыта, сколь бы далеко оно ни заходило, все равно оставляет открытыми еще более конкретные, новые определения вещи, — и все это in infinitum. Каким бы ни было индивидуальное созерцание, адекватным или нет, оно может обратиться в сущностное глядение, а последнее, будь оно соответственно адекватным или нет, обладает характером акта, какой дает. А в этом заключено следующее:
Сущность (эйдос) — это предмет нового порядка. Подобно тому как данное в индивидуальном, или же постигающем опытным путем созерцании есть индивидуальный предмет, так данное в сущностном созерцании — есть чистая сущность.
Тут не просто внешняя аналогия, а коренная общность. И высматривание сущности — тоже созерцание, подобно тому как эйдетический предмет тоже предмет. Обобщение коррелятивно связанных понятий "созерцание" и "предмет" — это не какое-то произвольное наитие, но оно настоятельно требуется природой вещей.4 Эмпирическое созерцание, в особенности опыт, есть сознание какого-либо индивидуального предмета, и, как сознание созерцающее, "оно приводит таковой к данности", как восприятие — к данности из самого первоисточника, к сознанию того, что предмет постигается "из первоисточника", в его "настоящей" живой самостности. Совершенно точно так и сущностное созерцание есть сознание чего-либо, некоего "предмета", такого нечто, на какое направлен его взгляд, такого нечто, что "само дано" в нем и что затем "представляется", мыслится, неопределенно или отчетливо, и в иных актах, становится субъектом истинных и ложных предикаций, — точно так, как любой "предмет" в неизбежно широком формальнологическом смысле. У всякого возможного предмета, говоря же логически "у всякого субъекта возможных истинных предикаций" есть свои способы вступать — до всякого предицирующего мышления — в представляющий, созерцающий, иногда схватывающий его в его "настоящей, словно живой самостности", "постигающий" его взгляд. Итак, высматривание сущности есть созерцание, а если оно есть высматривание в точном смысле, а не просто какое-то наглядное представление, возможно, самое общее и неопределенное, то оно есть созерцание, дающее из самого первоисточника, схватывающее сущность в ее "настоящей", прямо-таки живой самостности.5 Но с другой стороны оно есть созерцание принципиально особого и нового вида, в отличие от тех видов созерцания, какие коррелятивны предметностям иных категорий, в особенности же в отличие от созерцания в обычном более узком смысле, т.е. от созерцания индивидов.
Конечно, в своеобразии сущностного созерцания заключено то, что в его основе лежит главный момент индивидуального созерцания, а именно то, что нечто является, нечто индивидуальное становится зримым, хотя, правда, не предполагается какое-либо схватывание и какое-либо полагание такового в качестве действительности; достоверно то, что вследствие этого невозможно какое-либо сущностное созерцание без свободной возможности поворачивать взгляд на "соответствующее" индивидуальное при складывании сознания единичного образца, — равно как невозможно и обратное тому: индивидуальное созерцание без свободной возможности осуществлять идеацию с направлением взгляда на соответствующие, воплощающиеся в индивидуальном образце зримого сущности; однако все это не меняет решительно ничего в том, что оба вида созерцания принципиально различены, — в суждениях, вроде только что высказанных, лишь заявляет о себе их сущностная сопряженность. Сущностному различию созерцаний отвечает сущностная сопряженность "экзистенции" (здесь очевидно в смысле чего-либо индивидуально здесь-сущего) и "эссенции", факта и эйдоса. Прослеживая подобные взаимосвязи, мы постигаем через усмотрение их те понятийные сущности, какие неотъемлемы от подобных терминов и какие отныне твердо соотносятся с ними, а тем самым аккуратно отделяются любые приставшие особенно к понятиям "эйдос" (идея), "сущность", отчасти мистические мысли.
Эйдос, чистая сущность, может интуитивно воплощаться в данностях опыта, в данностях восприятия, воспоминания и т.д., однако равным образом и в данностях просто фантазии. Сообразно чему мы, постигая сущность в ее самости и из первоисточника, можем исходить как из соответствующих созерцаний опыта, так равным образом и из созерцаний не-опытных, не схватывающих бытие здесь, а "просто во-ображающих".
Если мы порождаем в своей вольной фантазии какие-либо пространственные образования, мелодии, социальные процессы и т.п. или же измышляем акты опытного постижения, акты удовольствия или неудовольствия, акты воления и т.п., то мы можем во всем этом посредством "идеации" усматривать из самого первоисточника многообразные чистые сущности, порою даже и адекватно, — пусть то будут либо сущности пространственных обликов, мелодии, социального процесса и т.д. вообще, либо же сущности обликов, мелодии и т.д. соответственного особенного типа. При этом безразлично, было ли нечто подобное когда-либо дано в актуальном опыте или же нет. Если бы вольное измышление, через посредство какого угодно психологического чуда, повело бы к воображению принципиально новых, к примеру, чувственных данных, каких никогда не было ни в каком опыте, какие и впредь никогда не повстречались бы ни в каком опыте, то это ничего не изменило бы в данности соответствующих сущностей из самого первоисточника, — хотя воображаемые данные — данные отнюдь не действительные.
С этим существенно связано следующее: полагание и прежде всего созерцающее схватывание сущностей ни в какой мере ни имплицирует полагание какого-либо индивидуального существования; истины относительно чистых сущностей не содержат ни малейших утверждений касательно фактов, а следовательно, из них одних невозможно извлечь даже и самой незначительной истины, относящейся к фактам. Подобно тому как всякое мышление о фактах, как всякие высказывания о фактах нуждаются для своего обоснования в опыте (насколько сущность основательности такого мышления необходимо требует такового), так мышление чистых сущностей— мышление несмешанное, т.е. не соединяющее факты и сущности, — требует высматривания сущностей в качестве обосновывающие оснований.
Однако необходимо принять во внимание следующее. Судить о сущностях и связанных с ними обстоятельствах и судить эйдетически вообще — это при той широте, какую мы вынуждены придавать последнему понятию, — не одно и то же: не во всех своих высказываниях эйдетическое познание обладает в качестве "предметов о которых" сущностями, — и что тесно связано с этим: сущностное созерцание — взятое, как брали мы его до сих пор как сознание аналогичное опыту, аналогичное схватыванию существования, как сознание, в каком некая сущность постигается предметно, подобно тому как в опыте постигается нечто индивидуальное, — это не единственное сознание, какое таит в себе сущности, исключая любое полагание существования таковых. Сущности могут интуитивно осознаваться, в известной мере и постигаться, отнюдь не становясь оттого "предметами о которых".
Давайте будем исходить из суждений. Говоря точнее, тут все дело в различии между суждениями о сущностях и такими суждениями, в каковых неопределенно всеобщим образом и не смешиваясь с полаганием чего-либо индивидуального, все же выносятся суждения об индивидуальном, но только исключительно как о единичности сущностного, в модусе того, что вообще. Так, в чистой геометрии мы обыкновенно выносим суждения не об эйдосе "прямое", "угол", "треугольник", "коническое сечение" и т.п., но о прямых и углах вообще или о "как таковых", об индивидуальных треугольниках вообще, о конических сечениях вообще. Подобные всеобщие суждения обладают характером сущностной всеобщности, "чистой", или, как тоже говорят, "строгой" и вообще "безусловной" всеобщности.
Ради простоты допустим, что речь идет об "аксиомах", о непосредственно очевидных суждениях, к каковым и восходят все прочие, получающие опосредованное обоснование, суждения. Подобные суждения — в той мере, в какой, как это предпосылается здесь, они выносят суждение об индивидуальных единичностях, — для своего поэтического обоснования, т.е. для своего усмотрения, нуждаются в известном видении сущности, каковое (в модифицированном смысле) можно было бы обозначить и как постижение сущности; но также и это последнее, подобно опредмечивающему сущностному созерцанию, основывается на зримости индивидуальных единичностей сущностей, а не на их опытном постижении. И для них тоже достаточно просто представлений фантазии или же, скорее, зримостей фантазии, — зримое сознается как таковое, оно "является", но оно не постигается как существующее здесь. Если, к примеру, мы судим с сущностной всеобщностью (со всеобщностью "безусловной" и "чистой"): некоторый цвет вообще отличается от некоторого звука вообще, — то этим подтверждается только что сказанное. Единичность, относящаяся к сущности "цвет", и единичность, относящаяся к сущности "звук", интуитивно представляемы, причем именно как отдельное, относящееся к своей сущности; такое отдельное одновременно наличествует и в известного вида созерцании фантазии (без полагания существования) и в сущностном созерцании, — однако, что касается последнего, то не так, чтобы созерцание обращало сущность в предмет. К сущности этой ситуации принадлежит так же и то, что для нас всякий раз и постоянно открыт поворот к соответствующей объективирующей установке, что таковая есть именно сущностная возможность. Сообразно с изменившейся установкой я изменю и само суждение, которое будет в таком случае гласить: сущность ("род") "цвет" есть нечто иное, нежели сущность (род) "звук". И так повсеместно.
И обратно: любое суждение о сущностях может быть эквивалентно доращено в безусловно всеобщее суждение о единичностях этих сущностей как таковых. Таким образом, чистые сущностные суждения (чисто эйдетические суждения), какой бы логической формой они ни отличались, сопринадлежны. Общее во всех них то, что они не полагают индивидуального бытия, даже и тогда, когда выносят суждение об индивидуальном — а именно, в его чистой сущностной всеобщности.
Явным образом сопринадлежны теперь такие идеи: вынесение эйдетического суждения, эйдетическое суждение, или эйдетический тезис, эйдетическая истина (или истинное положение); в качестве коррелята последней идеи — эйдетическое положение дел как таковое (в качестве налично пребывающего в эйдетической истине); наконец, в качестве коррелята первых из названных идей — эйдетическое положение дел в модифицированном смысле простого мнения — в том смысле, что, о чем выносится суждение, может быть, а может и не быть налично пребывающим.
Любое эйдетическое обособление и индивидуализирование эйдетически-всеобщего положения дел — постольку, поскольку оно таково, — именуется сущностной необходимостью. Сущностная всеобщность и сущностная необходимость, следовательно, корреляты. Однако, когда говорят о необходимости, то речь, следуя за сопринадлежными корреляциями, утрачивает определенность: и соответствующие суждения тоже называют необходимыми. Однако важно соблюдать разграничения и первым делом не обозначать саму сущностную всеобщность (как обычно поступают) как необходимость. Сознание необходимости, а, конкретнее, сознание суждения, в каком некое положение дел сознается как обособление эйдетической всеобщности, называется аподиктическим, само же суждение, тезис — аподиктическим (также и аподиктически-"нео6ходимое") следствием всеобщего, с которым он сопрягается. Высказанные положения об отношениях между всеобщностью, необходимостью, аподиктичностью можно понимать и более общо, так что они будут значимы для любых, а не только для чисто эйдетических сфер. Однако, несомненно, что в своем эйдетическом ограничении они приобретают особый, особо важный смысл.
Весьма важно также и соединение вынесения эйдетических суждений об индивидуальном вообще с полаганием существования индивидуального. Сущностная всеобщность переносится на индивидуальное, полагаемое как существующее, или на неопределенно всеобщую сферу индивидов (каковая испытывает свое полагание в качестве здесь существующей). Сюда относится любое "применение" геометрических истин к случаям в природе (полагаемой как действительная). Тогда положение дел, полагаемое как действительное, есть факт — если только оно есть индивидуальное положение дел в действительности, либо же оно есть эйдетическая необходимость, если оно есть индивидуализирование какой-либо сущностной всеобщности.
Нельзя смешивать неограниченную всеобщность законов природы и сущностную всеобщность. Тезис "Все тела тяжелы", конечно же не полагает в качестве существующей какую-либо определенную сферу вещей в пределах универсума природы. Несмотря на это он лишен безусловной всеобщности эйдетически-всеобщих тезисов — постольку, поскольку, сообразно со своим смыслом закона природы, он все-таки влечет за собой хотя бы одно полагание реального существования, а именно полагание самой природы — пространственно-временной действительности: Все тела — в природе, все "действительные" тела — суть тяжелые. Напротив того, тезис "Все материальные вещи протяженны" обладает эйдетической значимостью и может быть понят как чисто эйдетический, если только при этом исключено совершаемое со стороны субъекта полагание реального существования. Этот тезис высказывает то, что основывается исключительно и чисто на сущности материальной вещи и на сущности протяженности, то, что мы можем доставить к усмотрению в качестве "безусловной" общезначимости. Таковое совершается следующим образом: мы доводим сущность материальной вещи (скажем, на основе вольного измышления некой такой вещи) до данности из самого первоисточника, чтобы затем производить в этом сознании, какое доставляет данность, те мыслительные шаги, каких требует "усмотрение", данность сущностного положения дел, из самого первоисточника в явном виде выставленного указанным тезисом. То же обстоятельство, что нечто действительное в пространстве соответствует такого рода истинам, — это не простой факт, а сущностная необходимость как обособление сущностных законов. Факт во всем этом — лишь само действительное, к какому относится применение.
Та (в свою очередь эйдетическая) взаимосвязь, какая имеет место между индивидуальным предметом и сущностью, согласно с чем каждому индивидуальному предмету принадлежна некая сущностная наличность — в качестве его сущности, равно как и наоборот — каждой сущности соответствуют возможные индивиды, которые были бы его индивидуализациями в фактическом, — закладывают основу для соответствующего сопряжения друг с другом наук о фактах и наук о сущностях. Имеются чистые науки о сущностях, как-то: чистая логика, чистая математика, чистое учение о времени, о пространстве, о движении и т.д. Они, причем во всех своих мыслительных шагах, исключительно свободны от каких-либо полаганий фактического, или же, что равнозначно, в них никакой опыт не может принимать на себя функцию обоснования именно как опыт, т.е. как сознание, схватывающее или же полагающее реальное существование. Если и функционирует в них опыт, то он функционирует все же не как опыт. Когда геометр рисует на доске свои фигуры, то этим он производит фактически существующие линии на фактически существующей доске. Однако, ни физически производимое им, ни опытное познавание им физически производимого — как опытное — не выступает как обосновывающее его созерцание геометрических сущностей, его мышление сущностей. Поэтому совершенно безразлично, есть ли у него при этом галлюцинации или нет и чертит ли он свои линии действительно или же встраивает линии и конструкции в некий мир фантазии. Совершенно иначе поступает естествоиспытатель. Он наблюдает и экспериментирует, т.е. он констатирует существующее по мере опыта, опытное познание есть для него акт обоснования, какой никак не возможно было бы заменить простым воображением. Именно потому-то понятия "наука о фактах" и "опытная наука" эквивалентны. Но для геометра, исследующего не действительное, а "идеальные возможности", не положение дел в действительности, а сущностное положение дел, вместо опыта в качестве акта самого последнего обоснования выступает высматривание сущности.
И так во всех эйдетических науках. На сущностном положении дел (подлежащем постижению в непосредственном усмотрении), или же на эйдетических аксиомах, основываются опосредуемые — те, что достигают данности в опосредуемо-усматривающем мышлении, причем по принципам, усматриваемым исключительно непосредственно. Посему любой шаг опосредованного обоснования — аподиктически и эйдетически необходим. Итак, сущность чисто эйдетической науки составляет то, что она поступает исключительно эйдетически, что она с самого начала и во всем дальнейшем не познает никакого положения дел помимо эйдетически значимого, т.е., следовательно, никакого, какое нельзя было бы либо непосредственно привести к данности из первоисточника (как непосредственно основывающееся в сущностях, высмотренных из первоисточника), либо "раскрыть" путем чистого выведения из подобного "аксиоматического" положения дел.
С этим связан практический идеал точной эйдетической науки, идеал, осуществлять который научила, собственно говоря, лишь новейшая математика — любой эйдетической науке придавать высшую ступень рациональности путем редуцирования всех опосредованных мыслительных шагов к простому подведению под раз и навсегда систематически составленные аксиомы соответствующей эйдетической области, с привлечением — если только речь заведомо не идет о самой же "формальной", или "чистой" логике (в предельно широком смысле mathesis universal} — всей совокупности аксиом этой последней.
А в связи с этим последним в свою очередь находится идеал "математизации", который, подобно только что охарактеризованному идеалу, отличается огромным практически-познавательным значением для всех "точных" эйдетических дисциплин, вся познавательная наличность которых (как, например, геометрии) заключена во всеобщности совсем немногих аксиом с их чисто дедуктивной необходимостью. Сейчас не место входить в это.8
После всего изложенного выше ясно, что сам смысл эйдетической науки принципиально исключает любое введение познавательных итогов эмпирических наук. Тезисы о действительности, какие встречаются в непосредственных констатациях последних, проходят ведь через все опосредованные. Из фактов всегда следуют только факты.
Итак, если любая эйдетическая наука принципиально независима от любой науки о фактах, то, с другой стороны, обратное как раз значимо для науки о фактах. Нет ни одной, которая, получив свое полное развитие в качестве науки, была бы совершенно свободна от эйдетического познания, а тем самым независима от эйдетических наук, будь то науки формальные или материальные. Ибо, во-первых, само собой разумеется, что опытная наука, совершая какие бы то ни было опосредованные обоснования суждений, обязана поступать сообразно формальным принципам, обрабатываемым формальной логикой. И вообще, как и всякая наука, направленная на предметы, она безусловно должна быть связана с теми законами, какие принадлежат к сущности предметности вообще. Тем самым она оказывается сопряженной со всем комплексом формально-онтологических дисциплин, охватывающих помимо формальной логики в узком смысле слова все дисциплины формальной "mathesis universaiis" (следовательно, и арифметику, чистый анализ, учение о множествах). Во-вторых же, сюда относится и то, что любой факт заключает в себе некую материальную сущностную наличность, а потому эйдетическая истина, принадлежащая к заключенным тут чистым сущностям, обязана давать закон, каким связана данная фактическая единичность — подобно любой возможной вообще.
Любая конкретная эмпирическая предметность вместе со всеми своими материальными сущностями подчиняется соответствующему наивысшему материальному роду, "региону" эмпирических предметов. Тогда чистой сущности. региона соответствует эйдетическая наука региона, или же — так тоже можно сказать — онтология региона. При этом мы делаем допущение, что на сущности регионов, или же в различных составляющих их родах основываются столь содержательно богатые и широко разветвленные познания, что вообще стоит — в отношении их систематического разворачивания — говорить об особой науке или даже о целом комплексе онтологических дисциплин — в соответствии с отдельными родовыми компонентами региона. В сколь значительном объеме фактически оправдывается такое предположение, в том мы сможем убедиться на многочисленных примерах в дальнейшем. В соответствии с этим всякая эмпирическая наука, соподчиняющаяся объему известного региона, будет существенно сопряжена как с формальными, так и с региональными онтологическими дисциплинами. Можно выразить то же самое и так: любая наука о фактах (опытная наука) обладает существенными теоретическими фундаментами в эйдетике соответствующих онтологии. Ибо — если только сделанное нами допущение оправдывается — само собою разумеется, что богатая наличность познаний, чистым, безусловно значимым образом сопрягающихся со всеми возможными предметами такого-то региона — отчасти она принадлежит к пустой форме предметности вообще, отчасти же к региональному эйдосу, который как бы репрезентирует необходимую материальную форму всех предметов региона — не может быть лишена значения для исследования эмпирических фактов.
Таким образом всем естественнонаучным дисциплинам отвечает, к примеру, эйдетическая наука о физической природе вообще (онтология природы) — постольку, поскольку фактической природе соответствует чисто постигаемый эйдос, "сущность", природа вообще с заключенным в ней бесконечным изобилием сущностных положений дел. Если мы составим теперь такую идею — испытавшей свою полнейшую рационализацию — опытной науки о природе, что теоретизация дойдет в ней до возведения всего входящего в нее особенного до ее наиболее всеобщих и наиболее принципиальных оснований, то нам станет ясно, что реализация такой идеи существенно зависит от построения соответствующих эйдетических наук, т.е. от построения, наряду с формальным матесисом, в равной мере сопрягающимся со всеми науками вообще, материально-онтологических дисциплин, которые будут рационально-чисто, т.е. именно эйдетически раскладывать сущность природы, а тем самым, следовательно, и всех сущностных разновидностей природной предметности как таковой. И это, само собой разумеется, значимо для любого произвольно взятого региона.
И в практически-познавательном отношении тут можно заведомо ожидать, что чем ближе такая-то опытная наука будет подходить к "рациональной" ступени, к ступени "точной", помологической науки, т.е. чем в большей степени она будет располагать разработанными эйдетическими дисциплинами в качестве своих оснований и извлекать из них пользу для своих обоснований, тем более умножатся, по объему и силе, ее познавательно-практические достижения.
Развитие рациональных естественных наук — физических — подтверждает сказанное. Ведь их великая эпоха начинается в Новое время как раз с того, что геометрия — замечательно разработанная уже в древности (во всем существенном — школой Платона) как чистая эйдетика — внезапно, единым махом и в монументальном стиле, оплодотворяет физический метод. Тут уясняют, что сущность материальной вещи — в том, что она есть res extensa, и что геометрия, стало быть, есть онтологическая дисциплина, сопряженная с одним сущностным моментом такой вещности, с пространственной формой. А кроме того тут уясняют себе и то, что всеобщая (в нашем словоупотреблении — региональная) сущность вещи простирается еще и куда дальше. Это сказывается в том, что развитие в то же самое время следует в таком направлении — в направлении разрабатывания целого ряда новых, координируемых с геометрией и призванных выступить в той же самой функции -рационализации эмпирического — дисциплин. Из этой тенденции проистекает пышное цветение математических дисциплин — формальных и материальных. Их разрабатывают — или же впервые основывают — со страстным рвением, в качестве чисто "рациональных" наук (в нашем же смысле в качестве эйдетических онтологии), причем — на заре Нового времени и еще долго после того — не ради их самих, но ради эмпирических наук. Они-то и принесли ожидаемые богатые плоды в параллельно протекавшем развитии рациональной физики, вызывавшей такие восторги.
Перенесемся теперь вовнутрь какой-нибудь эйдетической науки, например вовнутрь онтологии природы, — тут окажется (и это нормально), что мы устремлены не к сущностям в качестве предметов, но к предметам, подчиняемым сущностям, — в нашем примере региону "природа". Однако, при этом мы наблюдаем, что "предмет" — это рубрика, в какую попадают самые разные, но при этом сопринадлежные образования, например "вещь", "свойство", "отношение", "положение дел", "множество", "порядок" и т.д., — все они не тождественны друг другу, но всякий раз отсылают нас к известного вида предметности, обладающей, так сказать, преимуществом прапредметности, по отношению к каковой все прочие как бы выдают себя лишь за простые модификации. В нашем примере таким преимуществом обладает, естественно, сама вещь — перед свойствами вещи, отношениями и т.д. Но вот именно это-то и есть фрагмент той формальной устроенности, без прояснения каковой спутанными останутся и речь о предмете, и речь о предметном регионе. Из этого же прояснения, которому мы посвятим следующие ниже рассуждения, само собою проистечет и важное понятие категории, в его сопряженности с понятием региона.
Категория — это слово, которое, с одной стороны, в словосочетании категория такого-то региона" отсылает именно к соответствующему региону, например к региону "физическая природа"; с другой же стороны, сопрягает соответственно определенный материальный регион с формой региона вообще, или же, что равнозначно, с формальной сущностью "предмет вообще" и принадлежащим к нему "формальными категориями".
Однако, прежде всего, одно не лишенное значения замечание. На первых порах кажется, что формальная онтология стоит в одном ряду со всеми материальными онтологиями — постольку, поскольку, как кажется, формальная сущность предмета вообще и региональные сущности играют одну и ту же роль. Коль скоро так, можно склоняться к тому, чтобы вместо того, чтобы говорить о регионах вообще, как это делалось раньше, говорить о материальных регионах, приставляя к их ряду теперь еще и "формальный регион". Однако подобный способ выражаться нельзя принимать без известных предосторожностей. С одной стороны стоят сущности материальные, и 1 известном смысле они и есть "настоящие", в собственном смысле, сущности. С другой стороны свое место занимает хотя и нечто эйдетическое, однако в самой своей основе отличное от первых — это простая сущностная форма — хотя и сущность, но только совершенно "пустая", сущность, которая, как форма пустая, подходит ко всем возможным сущностям, которая в своей формальной всеобщности подчиняет себе все, даже и наивысшие материальные всеобщности, предписывая им — через посредство принадлежащих к ней формальных истин — законы. Итак, получается, что все-таки так называемый "формальный регион" — это не что-то скоординированное t материальными регионами (регионами вообще), что он, собственно, не регион, а пустая форма региона вообще и что все регионы со всеми их содержательно-сущностными обособлениями стоят не рядом с ним, а, скорее (хотя и только formaliter), под ним. Такое подчинение материального формальному сказывается в том, что формальная онтология в то же самое время скрывает в себе формы всех возможных онтологии вообще (всех "настоящих" "материальных" онтологии), что она предписывает всем материальным онтологиям общую для всех них формальную устроенность — включая сюда и все то, что обязаны изучать мы в эту минуту, — различение региона и категории.
Если исходить из формальной онтологии (всякий раз в качестве чистой логики в ее полном протяжении вплоть до mathesis universalis), то таковая, как мы знаем, есть эйдетическая наука о предмете вообще. Предмет же в этом ее смысле — это все и каждое, и для всего этого и могут быть установлены бесконечно разнообразные истины, распределяющиеся по всему множеству дисциплин матесиса. Однако все они вместе взятые ведут нас назад к небольшой наличности непосредственных, или же "основополагающих" истин, какие в чисто логических дисциплинах функционируют в качестве "аксиом". Как логические категории, или категории логического региона "предмет-вообще" мы и определяем теперь встречающиеся в таких аксиомах чисто логические основополагающие понятия — те, какими в совокупной системе аксиом определяется логическая сущность предмета-вообще, или же те, какие выражают безусловно необходимые и конститутивные определения предмета как такового, некоего нечто — постольку, поскольку вообще должно быть так, чтобы было некое нечто. А поскольку чисто логическое, взятое в нашем абсолютно точно очерченном смысле, определяет понятие "аналитического"7 — оно философски единственно важно (и, впрочем, вообще фундаментально важно) — в противоположность "синтетическому", то мы не без причины обозначаем эти категории и как аналитические.
Итак, примеры логических категорий таковы — это понятия свойства, качества, положения дел, отношения, тождества, равенства, множества (коллекция), численного множества, целого и части, рода и вида и т.д. Но также и "категории значения" — принадлежащие к сущности предложения (апофансиса) основополагающие понятия различных видов предложений, их членов и их форм — относятся сюда, причем, сообразно нашей дефиниции, с учетом тех сущностных истин, которые соединяют друг с другом "предмет-вообще" и "значение-вообще", соединяют к тому же так, что чистые истины значения можно обратить в чистые истины предмета. Именно поэтому "апофантическая логика", если ее высказывания и относятся исключительно к значениям, все же сопринадлежна к формальной онтологии во всеохватывающем смысле. Впрочем, категории значения следует непременно выделять в особую группу, противопоставляя таковой все иные категории 7 как категории формально-предметные в четком смысле. Присовокупим к сказанному еще и то замечание, что под категориями мы можем понимать, с одной стороны, понятия в смысле значений, с другой — что еще лучше, — сами формальные сущности, какие находят свое выражение в этих значениях. Так, например, "категория" "положение дел", "множественность" и т.п. означает в этом последнем смысле формальный эйдос "положение дел-вообще", "множественность-вообще" и т.п. Тут недоразумения отождествления опасны лишь до тех пор, пока мы не научились еще аккуратно разделять то, что следует разделять тут всегда и во всем, — "значение" и то, что может получить "выражение" через значение, и далее — значение и ту предметность, какая означаема. Терминологически же можно в явном виде различать категориальные понятия (в качестве печений) и категориальные сущности.
Теперь нам надлежит произвести важное различение в области предметностей вообще — то, какое в рамках учения о формах значений отражается в ("-чисто-грамматическом") различении "синтактических форм" и "синтактических субстратов", или "материалов". Тем самым заявляет о себе разделение формально-онтологических категорий на категории синтактические и категории субстратные, что и следует обсудить теперь ближайшим образом.
Под синтактическими предметностями будем разуметь те, что выводятся из других предметностей посредством "синтактических форм". Соответствующие таким формам категории назовем синтактическими. Сюда, к примеру, относятся категории "положение дел", "отношение", "качество", "единство", "множественность", "численность", "порядок", "порядковое число" и т.д. Имеющее здесь место сущностное положение мы можем описывать следующим образом: любой предмет — постольку, поскольку он эксплицируем, сопрягаем с иными предметами, короче говоря, определим логически,9 принимает различные синтактические формы; тогда, в качестве коррелятов определяющего мышления, конституируются предметности высшей ступени: качественности и .предметы, определяемые со стороны своей качественности, отношения между (какими бы то ни было) предметами, множественности единств, члены порядков, предметы как носители определений через посредство порядковых числительных и т.д. Если же мышление предикативно, то шаг за шагом появляются выражения и принадлежащие к таковым апофантические, несущие значения, построения, которые отражают синтактические предметности вместе со всеми их членениями и формами в точно соответствующих им синтаксисах значений. Все подобные "категориальные предметности",' как и предметности вообще, могут в свою очередь функционировать в качестве субстратов категориальных построений, последние, в свою очередь, могут выполнять ту же функцию и т.д., и т.д. И наоборот: каждое из таких построений очевидным образом отсылает к последним субстратам, к предметам самой первой, или самой нижней ступени, следовательно к предметам, какие уже не суть синтактино-категориальные построения, какие уже не содержат в себе ничего от тех онтологических форм, что суть лишь простые корреляты мыслительных функций (придавание, отъятие, сопряжение, связывание, подсчитывание и т.д.). Тем самым формальный регион "предметность-вообще" подразделяются на последние субстраты и синтактические предметности. Последние мы назовем синтактическими дериватами соответствующих субстратов, к каковым, как мы незамедлительно узнаем, относятся и все "индивиды". Когда мы будем говорить об индивидуальном свойстве, индивидуальном отношении и т.д., то все эти предметы-дериваты именуются так, естественно, ввиду тех субстратов, из каких они выведены.
Остается отметить еще следующее. Самых последних субстратов — без синтактической формы — можно достигать и со стороны учения о формах значений: каждое предложение и каждый возможный член предложения содержит в качестве субстратов его апофантических форм так называемые "термины". Таковые могут быть терминами лишь в относительном смысле, а именно могут в свою очередь содержать в себе формы (например, форма множественного числа, атрибуции и т.п.). Однако, в любом случае — и с необходимостью — мы возвращаемся к последним терминам, к последним субстратам, какие уже не содержат в себе ничего от синтактического фор-мосложения10.
Теперь возникает потребность в новой группе категориальных различений, принадлежной к совокупной сфере сущностей. Любая сущность, все равно содержательная или пустая (т.е. чисто-логическая), включается в некую иерархию сущностей — в поступенный ряд генерального и специфического. От такового ряда неотъемлемы две границы, какие — с необходимостью — никогда не совпадают. Спускаясь вниз, мы достигаем самых нижних специфических различений, или же, как мы тоже говорим, эйдетических единичностей; восходя же, мы через видовые и родовые сущности, достигаем наивысшего рода. Эйдетические единичности — это сущности, которые хотя и необходимо обладают стоящими над ними "более всеобщими" сущностями в качестве своего рода, но уже не обладают стоящими ниже их обособлениями, в отношении которых они сами были бы видами (ближайшими видами, или же опосредованными, высшими родами). Точно так же тот род — самый высший, над которым не туже никакого рода.
В этом смысле в чисто-логической области значений "значение вообще" есть наивысший род, а всякая определенная форма предложения, "сякая определенная форма члена предложения, есть эйдетическая единичность, предложение вообще — опосредующий род. Точно так же и численность вообще есть наивысший род. А "два", "три" и т.д. суть низшие дифференции, или же эйдетические единичности такового. Так, к примеру, в содержательной сфере вещь вообще, чувственное качество, пространственный облик, переживание вообще — это высшие роды; сущностные же наличности, принадлежные к определенным вещам, определенным чувственным качествам, пространственным обликам, переживаниям как таковым, суть эйдетические и при этом содержательные единичности.
От всех этих определяемых через род и вид сущностных отношений (не отношений классов, т.е. множеств) неотделимо то, что в особенных сущностях "непосредственно или опосредованно содержится" более общая сущность — в определенном смысле, который подобает постигать, по своеобразию его, в эйдетической интуиции. Именно поэтому не один исследователь числит отношение эйдетического рода и вида к эйдетическому обособлению среди отношений "части" и "целого". При этом "часть" и "целое" получают предельно широкий смысл "содержащего" и "содержимого", так что эйдетические видовые отношения тогда — особый случай такового. Итак, эйдетически-единичное имплицирует всю совокупность стоящих над ним всеобщностей, каковые со своей стороны постепенно "заключаются друг в друга", нечто высшее всякий раз в чем-либо низшем.
Резко различать должно отношения генерализации и специализации от существенно иного — обобщения содержательного в чисто-логически формальное — и обратно этому — обретения содержательности чем-либо логически-формальным. Говоря другими словами: генерализация есть нечто совершенно иное, нежели формализация, подобная, например, той, какая играет столь значительную роль в математическом анализе, а специализация — нечто совершенно иное, нежели деформализация, т.е. "заполнение" логически-математической пустой формы, или же формальной истины.
Сообразно с чем нельзя смешивать сущность, как она стоит под формальной всеобщностью чисто-логической сущности, и сущность, как она стоит под своими высшими сущностными родами. Так, к примеру, сущность "треугольник" подчинена и наивысшему роду "пространственный облик", сущность "красное" — высшему роду "чувственное качество". С другой же стороны, "красное", "треугольник", равно как и все гомогенные и гетерогенные сущности подчинены категориальной рубрике "сущность", каковая отнюдь не имеет в отношении всех их характера сущностного рода, и напротив не имеет такового в отношении ни одной из них. Смотреть на "сущность" как на род содержательных сущностей было бы столь же нелепо, как истолковывать предмет вообще (пустое нечто) в качестве рода для любого вида предметов, затем же, естественно, как один-единственный наивысший род, как род из родов. Придется, совсем напротив, характеризовать любые формально-логические категории как эйдетические единичности, которые своим наивысшим родом обладают в сущности "формально-онтологическая категория-вообще".
Равным образом ясно, что любое определенное умозаключение, скажем, служащее целям физики, есть индивидуализирование определенной чисто-логической формы умозаключения, каждое определенное положение физики — индивидуализирование определенной формы положения и т.п. Но чистые формы — это не роды, относящиеся к содержательным предложениям или же умозаключениям, но сами же они суть лишь низшие различения, а именно дифференциации чисто-логических родов "предложение", "умозаключение", которые, подобно всем таким родам, обладают своим наивысшим родом "значение-вообще". Итак, заполнение логически-пустых форм (а ничего иного, помимо пустых форм, в mathesis universalis вообще нет), есть операция совершенно отличная от подлинной специализации, достигающей конечной дифференциации. Это следует констатировать повсюду: так, например, переход от пространства к "Евклидову многообразию" — это не генерализация, а "формальное" обобщение.
Как и во всех подобных случаях, для подтверждения этого коренного различения необходимо восходить к сущностной интуиции, каковая незамедлительно научит нас тому, что логически-формальные сущности (например, категории) не "заключены,, в содержательных обособлениях так, как "Красное" вообще в различных оттенках красного или как "цвет" в красном или голубом, и что они вообще не присутствуют "в" них в собственном смысле слова, какой имел бы достаточно много общего с отношением целого и части (в обычном узком смысле) для того, чтобы оправдывать разговор о содержимости одного в другом.
Не требует подробного обсуждения и указание на то, что подведение чего-либо индивидуального, вообще какого-либо "вот это здесь" под некую сущность (подведение такое отличается различным характером в зависимости от того, идет ли речь о низшей дифференциации или о роде) нельзя смешивать с подчинением какой-либо сущности ее высшим видам или же некоему роду.
В равной мере можно только указать на переменчивые и в особенности сопрягаемые с функцией сущностей в общем суждении речи об объемах, каковые речи очевидно должны расходиться с только что обсужденными различениями. Всякая сущность, если только это не низшая дифференциация, обладает эйдетическим объемом, объемом спецификаций и наконец объемом эйдетических единичностей. С другой стороны, любая формальная сущность наделена своим формальным или "математическим" объемом. Далее, всякая сущность вообще обладает своим объемом индивидуализации, идеальной совокупностью возможных этостей, с какими она может быть сопряжена в эйдетически-универсальном мышлении. Говорить об эмпирическом объеме означает большее — ограничение одной сферой существования в силу приплетающегося сюда и снимающего чистую всеобщность полагания существования. Все это естественно переносится с сущности на "понятия" как значения.
Вместо того, мы примем во внимание различение "полных" "содержательных" субстратов, соответственно "полных" "содержательных" синтактических предметностей и пустых субстратов с образуемыми из них синтаксическими предметностями — модификациями пустого нечто. Класс последах сам по себе отнюдь не пустой и не бедный, а именно он определяется совокупность всех относящихся к наличности чистой логики как mathesis universalis положений дел со всеми категориальными предметностями, из каких строятся таковые. Итак, каждое положение дел, высказываемое какой-либо силлогистической или арифметической аксиомой или теоремой, каждая форма умозаключения, каждое порядковое число, каждое построение из чисел, каждая функция чистого анализа, каждое правильно определенное евклидово или неевклидово многообразие — все относится сюда.
Если мы отдадим теперь предпочтение классу содержательных предметностей, то мы достигнем последних содержательных субстратов в качестве сердцевины любых синтактических образований. К подобным сердцевидным ядрам относятся категории субстрата, подходящие под две основные дизъюнктивные рубрики — "содержательная последняя сущность" и "вот это здесь!", или же попросту лишенная синтактической формы индивидуальная единичность. Термин "индивид", напрашивающийся сам собою, потому неуместен здесь, что как раз та самая неделимость, как бы ни определять ее, какая выражается наряду с иным в этом слове, никак не может быть введена в это понятие и, напротив, должна быть предоставлена особенному и совершенно необходимому понятию "индивид". Поэтому мы заимствуем аристотелевское выражение тбое та, которое по крайней мере по букве не включает в себя такой смысл.
Мы противопоставили друг другу последнюю сущность без формы и "вот это!"; теперь же мы обязаны констатировать существующую между ними сущностную взаимосвязь, состоящую в том, что всякое "вот это" обладает своей содержательной сущностной наличностью, наделенной характером сущности субстрата без формы, в вышеуказанном смысле.
Мы нуждаемся и еще в одном основополагающем различении, а именно в различении самостоятельных и несамостоятельных предметов. Так, к примеру, несамостоятельна та категориальная форма, которая необходимо отсылает к субстрату, формой которого она является. Субстрат и форма отсылают друг к другу, они не мыслимы "один без другого". В этом предельно широком смысле и чисто-логические формы, например, категориальная форма "предмет", несамостоятельна относительно всех материй предмета, категория "сущность" — относительно всех определенных сущностей и т.п. Абстрагируемся от подобных несамостоятельностей и свяжем точное понятие несамостоятельности и, соответственно, самостоятельности с собственно "содержательными" взаимосвязями, с отношениями "содержимости", тождественности, а также и связанности в некотором более собственном смысле слова. Специально же нас интересует сейчас ситуация с последними субстратами или, еще уже, с содержательными сущностями субстрата. Для них существуют две возможности того, чтобы такая сущность либо полагала, вместе с иной, основания единство одной сущности, либо не полагала их. В первом случае отсюда следуют отношения односторонней либо же взаимной несамостоятельности, какие надлежит описывать конкретнее, а относительно эйдетических и индивидуальных единичностей, подпадающих под объединяемые сущности, отсюда вытекает аподиктически необходимое следствие: единичности одной сущности не могут существовать иначе, нежели будучи определены сущностями, каковые обладают по меньшей мере общностью рода с другой сущностью.11 К примеру, чувственное качество необходимо указывает на какое-то различие в простирании, простирание же, свою очередь, есть, с необходимостью, простирание какого-то единого с ним "перекрывающего" его качества. Момент "нарастания", например, категории "интенсивность" возможен лишь как имманентный некоему качественному содержанию, а содержание такого рода в свою очередь немыслимо без какой-либо степени нарастания. Являться невозможно в качестве переживания такой-то родовой определенности, — если только это не явление "являющегося как такового", и наоборот.
Отсюда проистекают важные определения формально-категориальных понятий "индивид", "конкрет" и "абстракт". Несамостоятельная сущность именуется абстракт, абсолютно самостоятельная — конкрет. "Вот это" же, содержательная сущность какового есть некий конкрет, называется индивидом.
Подведем "операцию" генерализации под расширенное теперь понятие логической "модификации", и мы можем сказать: индивид — это требуемый чисто-логический прапредмет, то логически-абсолютное, на какое указывают все логические модификации.
Конкрет же, само собой разумеется, есть эйдетическая единичность, поскольку все разновидности и все роды (выражения, которые обыкновенно исключают самые низшие дифференциации) принципиально несамостоятельны. Посему эйдетические единичности распадаются на абстрактные и конкретные.
Эйдетические единичности, дизъюнктивно содержащиеся в таком-то конкрете, необходимо "гетерогенны", с учетом того формально-онтологического закона, что две эйдетические единичности одного и того же рода не могут быть связаны в единстве одной сущности, или, как тоже говорят: самые низшие дифференциации одного рода "несовместимы" друг с другом.
Посему всякая включенная в какой-либо конкрет единичность, рассмотренная как дифференциация, ведет к особой системе видов и родов, а следовательно, и к раздельным наивысшим родам. Так, например, в единстве феноменальной вещи определенный облик ведет к наивысшему роду "пространственный облик" вообще, определенный цвет — к визуальному качеству вообще. Между тем низшие дифференциации могут в конкрете быть не только' дизъюнктивными, но могут и перекрывать друг друга, как, например, физические свойства предполагают и заключают в себе пространственные определения. Тогда и наивысшие роды не дизъюнктивны.
В дальнейшем роды характерным и фундаментальным образом разделяются на те, под которые подпадают конкреты, и на те, под которые подпадают абстракты. Ради удобства мы говорим о конкретных и абстрактных родах, невзирая на двусмысленность, какую приобретают прилагательные. Ибо никому не придет в голову считать конкретные рода конкретами в изначальном смысле. Но где того требует точность, придется употреблять тяжеловесное выражение "роды конкретностей" или же "роды абстрактностей". Вот примеры конкретных родов: "реальная вещь", "визуальный фантом" (визуальный облик, являющийся с чувственной наполненностью), "переживание" и т.п. Напротив того "пространственный облик", "визуальное качество" и т.п. — это примеры абстрактных родов.
Вместе с понятиями "индивид" и "конкрет" получает свою строго "аналитическую" дефиницию и относящееся к теории науки фундаментальное понятие региона. Регион есть не что иное, как совокупное, принадлежное к одному конкрету, наивысшее родовое единство, следовательно сущностно единое сочетание наивысших родов, принадлежных низшим дифференциациям внутри конкрета. Эйдетический объем региона охватывает идеальную совокупность конкретно единящихся комплексов дифференциации этих родов, индивидуальный объем — идеальную совокупность возможных индивидов такой-то конкретной сущности.
Всякая региональная сущность определяет "синтетические" сущностные истины, т.е. такие, какие основываются в ней как такой-то родовой сущности, не будучи при этом простыми обособлениями формально-онтологических истин. Итак, региональное понятие и его региональные разновидности не может свободно варьироваться в этих синтетических истинах, замена относящихся сюда определенных терминов терминами неопределенными не дает формально-логического закона, подобно тому как это характерным образом имеет место во всех "аналитических" необходимостях. Самая суть основывающихся на региональной сущности синтетических истин составляет все содержание региональной онтологии. Совокупная суть основополагающих истин среди всех них, региональных аксиом, ограничений и дефинирует для нас совокупность региональных категорий. Эти понятия не просто, как вообще все понятия, выражают обособления чисто логических категорий, но они отмечены тем, что в силу региональных аксиом они выражают специфически принадлежное региональной сущности либо же выражают с эйдетической всеобщностью то, что непременно подобает индивидуальному предмету данного региона "априорно" и "синтетически". Применение подобных (не чисто логических) понятий к данным индивидам есть применение аподиктически и безусловно необходимое, к тому же упорядочиваемое региональными (синтетическими) аксиомами.
Если угодно фиксировать здесь отзвуки Кантовой критики разума (несмотря на значительные расхождения в постижении основополагающего, что вовсе не исключает внутреннего родства), то под синтетическими познаниями a priori следовало бы разуметь региональные аксиомы, и тогда у нас было бы столько несводимых классов подобных познаний, сколько регионов. Синтетические основополагающие понятия", или категории были бы тогда региональными основополагающими понятиями (существенно сопряженными с определенным регионом и их синтетическими принципами), и у нас было бы столько же различных групп категорий, сколько регионов мы различали бы.
При этом формальная онтология входит, со стороны внешней, в один ряд с региональными (собственно "материальными", "синтетическими") онтологиями. Ее региональное понятие "предмет" (см. выше § 10) определяет формальную систему аксиом, а тем самым и совокупность формальных ("аналитических") категорий. В этом и заключена оправданность параллели, несмотря на все подчеркнутые существенные различия.
Все наше рассуждение было чисто логическим, оно не осуществлялось в какой-либо "материальной" сфере, или, как мы говорим, и это равнозначно, оно не осуществлялось ни в каком определенном регионе, тут речь шла вообще о регионах и категориях, и такая всеобщность, сообразно смыслу надстраиваемых друг над другом дефиниций, была всеобщностью чисто логической. Вот что нам требовалось — именно набросать на почве чистой логики схему — фрагмент исходящей из нее основополагающей устроенности всякого возможного познания, или же всех возможных познавательных предметно целей, сообразно с каковой схемой индивиды должны получать свое определение и быть определимы, согласно понятиям и законам, в соответствии с "синтетическими принципами a priori", или же сообразно с каковой все эмпирические неуки должны основываться на принадлежных им региональных антологиях, а не просто на общей для всех наук чистой логике.
Одновременно отсюда же вырастает и идея такой задачи — определить во всем круге наших индивидуальных созерцаний наивысшие роды конкреций, тем самым совершая распределение всего наглядно созерцаемого индивидуального бытия по бытийным регионам, каждый из которых обозначает особую, принципиально — по самым коренным сущностным основаниям — различенную эйдетическую и эмпирическую науку (либо же группу наук). Кстати говоря, коренное различение отнюдь не исключает переплетения и частичного перекрывания. Так что, к примеру, "материальная вещь" и "душа" — это различные регионы бытия, и все же последний фундируется первым, а отсюда вырастает фундирование учения о душе в учении о теле.
Проблема радикальной "классификации" наук — это, в основном и главном, проблема размежевания регионов, а для этого в свою очередь требуются предварительные чисто логические исследования — вроде тех, какие велись здесь по нескольким линиям. С другой же стороны, требуется, правда, и феноменология, — однако о таковой мы не знаем еще ровным счетом ничего.
1. Э. Гуссерль, "Логические исследования", в 2-х томах, 1900 и 1901 гг.
2. В статье "Философия как строгая наука" ("Logos", т. 1,1910, с. 316-318); см. особ. изложенное относительно понятия опыта, с. 316. Ср. подробное рассуждение, посвященное отношению между феноменологией и описательной психологией уже в моем обзоре: "Сообщение о ненецких сочинениях по логике за 1895-1899 годы" в "Архиве систематической философии", т. IX, 1903, с. 397-400. И сегодня я не переменил бы там ни слова.
3. Тут вам никаких историй не рассказывают. Когда тут говорится об изначальном, то не стоит и нельзя думать при этом о генезисе, будь то о психологически-причинном, будь то об эволюционно-историческом. Какой же еще тут смысл подразумевается, достигнет своей рефлективной и научной ясности лишь позднее. Однако каждый с самого начала почувствует, что предшествование по времени эмпирически-конкретного фактического познания какому-либо иному, например, любому математически-идеальному познанию не обязательно должно иметь объективный временной смысл и вполне вразумительно в смысле невременном.
4. Как трудно бывает психологическому исследователю в наше время усвоить себе столь простой и вполне фундаментальный взгляд, показывает странная полемика, какую О.Кюльпе ведет с моим учением о категориальном созерцании в книге "Реализация" (т. 1,1912, с. 127), которая только что получена мною. Я сожалею, что столь замечательный ученый не понял меня. Критический ответ, однако, невозможен, если недоразумение столь основательно, что от смысла собственный утверждений ничего уже не остается.
5. В "Логических исследованиях" я обычно пользовался словом "идеация" для обозначения высматривания сущности из самого первоисточника, в большинстве случаев даже для адекватного. Однако, как видно, есть потребность в более свободном понятии, которое охватывало бы любое сознание, какое попросту и прямо направлено на какую-либо сущность и схватывает, полагает ее, в том числе и всякое "темное", т.е. уже не созерцающее сознание. 4 Ср. мою статью "Философия как строгая наука". Logos (I), с. 315.
6. Идее чистой логики см. "Логические исследования", т. I, заключительная часть. См. об этом ниже, раздел III, часть I, § 72.
7. См. "Логические исследования", т. 2, третье исследование, § 11. .40
8. См. о различении логических категорий как категорий значения и категорий формально-онтологических — "Логические исследования", т. I, § 67. К категориям целого и части относится в особенности все третье "исследование" второго тома. — Тогда я еще не решился принять сомнительное по историческим причинам выражение "онтология" и (см. с. 222 первого издания) обозначил это исследование как фрагмент "априорной теории предметов как таковых", что А. фон Мейнонг сократил до "теории предмета". В отличие от прежнего, принимая во внимание изменившуюся ситуацию, я считаю правильнее вновь вернуть права старинному выражению "онтология".
9. Ср. "Логические исследования", Т. II, 6-е исследование, второй раздел (особенно § 64 и далее).
10. Более конкретное изложение столь важной для учения о формальных значений основополагающего раздела "априорной грамматики" теории "синтактических форм" и "синтактических материалов" будет дано при публикации моих читанных на протяжении многих лет лекций по чистой логике. О "чистой" грамматике и общих задачах учения о формах значений см. "Логические исследования", Т. II, четвертое исследование.
11. См. подробные анализы в "Логических исследованиях", т. II, 3-е исследование, особенно в новом, несколько улучшенном издании (1913).
Раздел первый СУЩНОСТЬ И СУЩНОСТНОЕ ПОЗНАНИЕ
Глава первая ФАКТ И СУЩНОСТЬ
§ 1. Естественное познание и опыт 25
§ 2. Факт. Неотделимость факта и сущности 26
§ 3. Высматривание сущности и индивидуальное созерцание 28
§ 4. Высматривание сущности и фантазия. Познание сущности независимо от любого познания фактов 30
§ 5. Суждение о сущностях и суждения эйдетической всеобщности 31
§ б. Некоторые из основных понятий. Всеобщность и необходимость 33
§ 7. Науки о фактах и науки о сущностях 34
§ 8. Отношения зависимости между наукой о фактах и наукой о сущностях 36
§ 9. Регион и региональная эйдетика 37
§ 10. Регион и категория. Аналитический регион и его категории 38
§ 11. Синтактические предметности и последние субстраты. Синтактические категории 41
§ 12. Род и вид 43
§ 13. Генерализация и формализация 44
§ 14. Категории субстрата. Сущность субстрата и τόδε 45
§ 15. Самостоятельные и несамостоятельные предметы. Конкрети индивид 46
§ 16. Регион и категория в содержательной сфере. Синтетическое познание a priori 48
§ 17. Завершение логических рассуждении 49
Глава вторая НАТУРАЛИСТИЧЕСКИЕ ЛЖЕИСТОЛКОВАНИЯ
§ 18. Введение в критические дискуссии 50
§ 19. Отождествление опыта и акта, дающего из самого первоисточника, в эмпиризме 52
§ 20. Эмпиризм — это скептицизм 54
§ 21. Неясное на стороне идеализма 56
§ 22. Упрек в Платоновом реализме. Сущность и понятие 57
§ 23. Спонтанность идеации, сущность и факт 59
§ 24. Принцип всех принципов 60
§ 25. Позитивист на практике в качестве естествоиспытателя, естествоиспытатель в рефлексии в качестве позитивиста 61
§ 26. Науки с догматической и науки с философской установкой 63
Раздел второй
ФУНДАМЕНТАЛЬНО-ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ РАССУЖДЕНИЕ
Глава первая ТЕЗИС ЕСТЕСТВЕННОЙ УСТАНОВКИ И ЕГО ВЫКЛЮЧЕНИЕ
§ 27. Мир естественной установки: я и мой окружающий мир 65
§ 28. Cogito. Мой естественный окружающий мир и идеальные окружающие миры 67
§ 29. „Иные" субъекты Я и интерсубъективный естественный окружающий мир 68
§ 30. Генеральный тезис естественной установки 69
§ 31. Коренное изменение естественного тезиса. „Выключение", „выведение за скобки" 70
§ 32. Феноменологическая эпохе 72
Глава вторая СОЗНАНИЕ И ЕСТЕСТВЕННАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
§ 33. Предварительные указания на „чистое", или „трансцендентальное сознание"как на феноменологический остаток 74
§ 34. Сущность сознания в качестве темы 76
§ 35. Cogito в качестве „акта". Модификация в направлении неактуальности 77
§ 36. Интенциональное переживание. Переживание вообще 80
§ 37. „Направленность-на" чистого Я в cogito и схватывающее принятие к сведению 81
§ 38. Рефлексия над актами. Имманентные и трансцендентные восприятия 83
§ 39. Сознание и естественная действительность. „Наивный" человек с его постижением 85
§ 40. „Первичные" и „вторичные" качества. Вещь, данная в своей живой телесности — „простое явление" „физически истинного" 87
§ 41. Реальная наличность восприятия и ее трансцендентный объект 88
§ 42. Бытие как сознание и бытие как реальность. Принципиальное различие способов созерцания 91
§ 43. Разъяснение принципиального заблуждения 93
§ 44. Исключительно феноменальное бытие трансцендентного, абсолютное бытие имманентного 95
§ 45. Невоспринятое переживание, невоспринятая реальность 98
§ 46. Несомненность имманентного — сомнительность трансцендентного восприятия 100
§ 47. Мир естества как коррелят сознания 103
§ 48. Логическая возможность и конкретная противосмысленность мира вне пределов нашего мира 105
§ 49. Абсолютное сознание как остающееся после уничтожения мира 106
§ 50. Феноменологическая установка и чистое сознание как поле феноменологии 109 § 51. Значение предварительных трансцендентных рассуждении 111
§ 52. Дополнения. Физическая вещь и „неведомая причина явлений" 113
§ 53. Животные существа и психологическое сознание 120
§ 54. Продолжение. Трансцендентное психологическое переживание случай но и относительно, трансцендентальное переживание необходимо и абсолютно 122
§ 55. Заключение. Любая реальность суща через „наделение смыслом". Отнюдь не „субъективный идеализм" 123
Глава четвертая ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ РЕДУКЦИЯ
§ 56. Вопрос об объеме феноменологической редукции. Науки о природе и науки о духе 125
§ 57. Вопрос о выключении чистого „я" 126
§ 58. Выключение трансцендентности бога 127
§ 59. Трансцендентность эйдетического. Выключение чистой логики как mathesis universalis. Феноменологическая норма 129
§ 60. Выключение материально-эйдетических дисциплин 130
§ 61. Методологическое значение систематики феноменологических редукций 132
§ 62. Теоретико-познавательные предзнаменования. „Догматическая" и феноменологическая установка 134
Раздел третий. ВОПРОСЫ МЕТОДИКИ И ПРОБЛЕМАТИКИ ЧИСТОЙ ФЕНОМЕНОЛОГИИ
Глава первая ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ МЕТОДИЧЕСКИЕ СООБРАЖЕНИЯ
§ 63. Особое значение методических соображений дли феноменологии 137
§ 64. Самовыключение феноменолога139
§ 65. Обратная возвратная соотнесенность феноменологии с самой собой 139
§ 66. Адекватное выражение ясных данностей. Однозначные термины141
§ 67. Метод прояснения. Наделяющее сознание. „Близость" и „дальность" данностей 142
§ 68. Подлинные н неподлинные ступени ясности. Сущность нормального прояснения 144
§ 69. Метод совершенно ясного схватывания сущности 145
§ 70. Метод прояснения сущности и роль восприятия в нем. Преимущественное
положение нескованной фантазии 146
§ 71. Проблема возможности дескриптивной эйдетики переживаний 149
§ 72. Конкретные, абстрактные, „математические" науки о сущности 150
§ 73. Применение к проблеме феноменологии. Описание и точное определение 153 § 74. Дескриптивные и точные науки 154
§ 75. Феноменология как дескриптивное учение о сущности чистых переживаний 156
Глава вторая. ВСЕОБЩИЕ СТРУКТУРЫ ЧИСТОГО СОЗНАНИЯ
§ 76. Тема последующих изысканий 158
§ 77. Рефлексия как фундаментальная особенность сферы переживания. Этюды рефлексии 160
§ 78. Феноменологическое изучение рефлексий переживания 164
§ 79. Критический экскурс. Феноменология и трудности „самонаблюдения" 167
§ 80. Сопряженность переживаний с чистым Я 175
§ 81. Феноменологическое время и сознание времени 177
§ 82. Продолжение. Троякий горизонт переживания, и одновременно он же в качестве горизонта рефлектируемого переживания 180
§ 83. Схватывание единого потока переживания как „идеи" 181
§ 84. Интенциональность как главная феноменологическая тема 183
§ 85. Сенсуальная «гиле» интенциональная «морфе» 187
§ 86. Функциональные проблемы 191
Глава третья. НОЭСИС И НОЭМА
§ 87. Предварительные замечания 194
§ 88. Реальные и интенциональные компоненты переживания. Ноэма 196
§ 89. Высказывания ноэматические и высказывания о действительности. Ноэма в психологической сфере. Психолого-феноменологическая редукция 199
§ 90. „Ноэматический смысл" и различение „имманентных" и „действительных объектов" 200
§ 91. Перенос на предельно расширенную сферу интенционального 203
§ 92. Аттенционалъные сдвиги в поэтическом и ноэматическом аспекте 205
§ 93. Переход к ноэтически-ноэматическим структурам сферы высшего сознания 208
§ 94. Ноэсис и ноэма в области суждения 209
§ 95. Аналогичные различения в сфере души и воли 212
§ 96. Переход к последующим главам. Заключительные замечания 214
Глава четвертая. ПРОБЛЕМАТИКЕ НОЭТИЧЕСКИ-НОЭМАТИЧЕСКИХ СТРУКТУР
§ 97. Гилетические и поэтические моменты в качестве реальных, ноэматические — в качестве нереальных моментов переживания 216
§ 98. Способ бытия ноэмы. Учение о формах ноэс. Учение о формах ноэм 220
§ 99. Ноэматическое ядро и его характеристики в сфере актуализаций и реактуализаций 223
§ 100. Шкала представлений в ноэсисе и ноэме согласно закону сущности 225
§ 101. Характеристики ступеней. Разного рода "рефлексии" 226
§ 102. Переход к новым измерениям характеристик 227
§ 103. Характеристики верования и характеристики бытия 228
§ 104. Модальности доксы как модификации 229
§ 105. Модальность верования как верование, модальность бытия как бытие 231
§ 106. Утверждение и отрицание, а также их ноэматические корреляты 232
§ 107. Повторные модификации 233
§ 108. Ноэматические характеристики — отнюдь не определенности „рефлексии" 234 § 109. Модификации нейтральности 235
§ 110. Нейтрализованное сознание и правосудие разума. Принимание 237
§ 111. Модификация нейтральности и фантазия 238
§ 112. Повторяемость модификации фантазии. Неповторяемость модификации нейтральности 240
§ 113. Актуальные и потенциальные полагания 242
§ 114. Дальнейшее о потенциальности тезиса и модификации нейтральности 245
§ 115. Применения. Расширенное понятие акта. Совершения и копошения акта 249
§ 116. Переход к новым анализам. Фундируемые ноэсы и их ноэматические корреляты 251
§ 117. Фундируемые тезисы и завершение учения о модификации нейтрализации. Общее понятие тезиса 254
§ 118. Синтезы сознания. Синтактические формы 258
§ 119. Преобразование актов политетических в монотетические 260
§ 120. Позициональность и нейтральность в сфере синтезов 262
§ 121. Доксические синтаксисы в сфере душевного и волевого 263
§ 122. Модусы совершения артикулируемых синтезов. „Тема" 265
§ 123. Запутанность и отчетливость как модусы совершения синтетических актов 267 § 124. Ноэтически-ноэматический слой „логоса". Означивание и значение 268
§ 125. Модальности совершения в сфере логического выражения и метод прояснения 272
§ 126. Полнота состава и всеобщность выражения 273
§ 127. Выражение суждений и выражений ноэм душевного 274
Раздел четвертый РАЗУМ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Глава первая. НОЭМАТИЧЕСКИЙ СМЫСЛ И СОПРЯЖЕННОСТЬ С ПРЕДМЕТОМ
§ 128.Введение 277
§ 129. „Содержание" и „предмет"; содержание как „смысл" 279
§ 130. Ограничивание сущности „ноэматический смысл" 281
§ 131. „Предмет", „определимое Х в ноэматическом смысле" 282
§ 132. Ядро как смысл в модусе своей полноты 285
§ 133. Ноэматическое предложение. Тетические и синтетические предложения. Предложения в области представлений 285
§ 134. Апофантическое учение о формах 287
§ 135. Предмет и сознание. Переход к феноменологии разума 290
Глава вторая. ФЕНОМЕНОЛОГИЯ РАЗУМА
§ 136. Первая из основных форм сознания разума: первозданно дающее „видение" 293
§ 137. Очевидность и усмотрение. „Первозданная" и „чистая", ассерторическая и аподиктическая очевидность 296
§ 138. Адекватная и неадекватная очевидность 297
§ 139. Сплетенности всех видов разума. Истина — теоретическая, аксиологическая и практическая 300
§ 140. Подтверждение. Оправдание помимо очевидности. Эквивалентность позиционального и нейтрального усмотрения 302
§ 141. Непосредственное и опосредованное полагание разума. Опосредованная очевидность 304
§ 142. Тезис разума и бытие 306
§ 143. Адекватная данность вещи как идея в кантовском смысле 307
§ 144. Действительность и первозданно дающее сознание: заключительные определения 308
§ 145. Критическое к феноменологии очевидности 310
Глава третья. СТУПЕНИ ВСЕОБЩНОСТИ ПРОБЛЕМ ТЕОРИИ РАЗУМА
§ 146. Наиболее общие проблемы 313
§ 147. Разветвления проблем. Формальная логика, аксиология и практика 314
§ 148. Проблемы формальной онтологии, относящиеся к теории разума 317
§ 149. Проблемы региональных онтологии, относящиеся к теории разума. Проблемы феноменологического конституирования 319
§ 150. Продолжение. Регион „вещь" как трансцендентальная руководящая нить 323
§ 151. Слои трансцендентального конструирования вещи. Дополнения 326
§ 152. Перенос проблемы трансцендентального конституирования на другие регионы 327
§ 153. Полная протяженность трансцендентальной проблемы. Членение исследований 329