Катречко С.Л.
Самостоятельная работа 02. Специфика способа бытия человека
Для написания этой работы проработайте отрывок из текста М. Бахтина (основной текст), тексты У. Матураны и Р. Рильке и ответьте на 2 ряда вопросов о (1) специфике способа бытия человека и (2) феномене человеческой свободы. В качестве более сложного (факультативного) текста здесь приведен конспект доклада М.К. Мамардашвили «О сознании» (см. приложение ниже; полный текст: www.philosophy.ru/library/mmk/concsiousness1.html):
1. Как М. Бахтин характеризует способ бытия человека как сознательного существа? Совместимо ли это понимание человеческого сознания с подходом У. Матураны и Р. Рильке? Как трактует феномен сознания М. Мамардашвили. Можно ли согласиться с оговоркой М. Бахтина о том, что этот способ бытия возникает уже на уровне живых (биологических) систем?
— Можно ли считать, что первый способ строительства дома, разобранный в отрывке У. Матураны, является собственно человеческим способом деятельности, а второй — соотносится с поведением биологических систем?
— Можно ли согласиться с Р. Рильке в том, что человек, в отличие от других живых существ, является существом, зрение которого «наоборот, повернуто вовнутрь»?
— Можно ли согласиться с утверждением К. Маркса о том, что самый плохой архитектор (= человек! — К.С.) отличается от самой хорошей пчелы тем, что у него на внутреннем «экрана сознания» есть первоначальный образ-цель того, что ему необходимо построить? Может быть именно в этом и заключается специфика человека?
2. Что такое, на Ваш взгляд, свобода человека? Противоречит ли идея свободы очевидным фактам социальной обусловленности человеческого поведения? Можно ли считать, что человек, связанный определенными принципами и целевыми установками, менее свободен, чем человек совершенно беспринципный? Тождественны ли понятия «свобода (воли) человека» и «свобода выбора»?
— Какие типы свободы человека выделяет М. Бахтин?
— Как Вы думаете, можно ли говорить о «свободе раба, осознавшего свое рабство», или о свободе Сизифа, беспрерывно вкатывающего камень на гору, с которой камень постоянно скатывается (современная интерпретация этого мифа дана в работе мыслителя — экзистенциалиста А. Камю «Эссе об абсурде. Миф о Сизифе»)?
— Совместим ли это понимание свободы с утверждением Гегеля: «свобода — это осознанная необходимость»?
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
I. М. Бахтин Свидетель и судия
«С появлением сознания в мире (в бытии), а может быть, с появлением биологической жизни (может быть, не только звери, но и трава свидетельствуют и судят) мир (бытие) радикально меняется. Камень остается каменным, солнце — солнечным, но событие бытия в его целом (незавершимое) становится совершенно другим, потому что на сцену земного бытия впервые выходит новое и главное действующее лицо события — свидетель и судия. И солнце, оставаясь физически тем же самым, стало другим, потому что стало осознаваться свидетелем и судиею. Оно перестало просто быть, а стало быть в себе и для себя (эти категории появились здесь впервые) и для другого, потому что оно отразилось в сознании другого (свидетеля и судии): этим оно в корне изменилось, обогатилось, преобразилось. (Дело идет не об «инобытии».)
Этого нельзя понимать так, что бытие (природа) стало осознавать себя в человеке, стало самоотражаться. В этом случае бытие осталось бы самим собою, стало бы только дублировать себя самого (осталось бы одиноким, каким и был мир до появления сознания — свидетеля и судии). Нет, появилось нечто абсолютно новое, появилось надбытие. В этом надбытии уже нет ни грана бытия, но все бытие существует в нем и для него.
Это аналогично проблеме самосознания человека. Совпадает ли сознающий с сознаваемым? Другими словами, остается ли человек только сами собою, то есть одиноким? Не меняется ли здесь в корне все событие бытия человека? Это действительно так. Здесь появляется нечто абсолютно новое: надчеловек, над-я, то есть свидетель и судья всего человека (всего я), следовательно, уже не человек, не я, а другой. Отражение себя в эмпирическом другом, через которого надо пройти, чтобы выйти к я-для-себя (может ли это я-для-себя быть одиноким?). Абсолютная свобода этого я. Но эта свобода не может изменить бытие, так сказать, материально (да и не может этого хотеть) — она может изменить только смысл бытия (признать, оправдать и т.п.), это свобода свидетеля и судии. Она выражается в слове. Истина, правда присуща не самому бытию, а только бытию познанному и изреченному.
Проблема относительной свободы, то есть такой свободы, которая остается в бытии и меняет состав бытия, но не его смысл. Такая свобода меняет материальное бытие и может стать насилием, оторвавшись от смысла и став грубой и голой материальной силой. Творчество всегда связано с изменением смысла и не может стать голой материальной силой.
Пусть свидетель может видеть и знать лишь ничтожный уголок бытия — все непознанное и увиденное им бытие меняет свое качество (смысл), становясь непознанным и неувиденным бытием, а не просто бытием, каким оно было без отношения к свидетелю».
= цит. по: М.М. Бахтин Эстетика словесного творчества (фр. «Свидетель и судия»). М., 1979, С.341—342 =
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
«Предположим, что нам необходимо построить два дома. С этой целью мы нанимаем две группы рабочих по тринадцать человек в каждой. Одного из рабочих первой группы мы назначаем руководителем и даем ему книгу, в которой содержатся все планы дома со стандартными схемами расположения стен, водопроводных труб, электрических проводов, окон и т.д., а, кроме того, несколько изображений дома в перспективе. Рабочие изучают эти планы и по указаниям руководителя строят дом, непрерывно приближаясь к конечному состоянию, которое определено описанием.
Во второй группе руководителя мы не назначаем, а расставляем рабочих, определяя для каждого исходное положение на рабочем участке, и даем каждому из них одинаковую книгу, в которой содержатся указания относительно ближайшего пространства вокруг него. В этих указаниях нет таких слов, как дом, трубы, окна, в них нет также ни планов, ни чертежей дома, который предстоит построить. Эти указания, касающееся только того, что рабочий должен делать, находясь в различных положениях и в различных отношениях, в которых он оказывается по мере того, как его положение и отношения изменяются. Хотя все книги одинаковы, рабочие вычитывают из них и применяют различные указания потому, что они начинают свою работу, находясь в разных положениях, и движутся после этого по разным траекториям изменения. Конечный результат в обоих случаях будет один и тот же, а именно — [построенный] дом».
= цит. по: Язык и интеллект (сб. пер.). — М., 1995. стр. 136—137 =
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
III. Р. Рильке ВОСЬМАЯ ДУИНСКАЯЭЛЕГИЯ
Посвящается Рудольфу Касснеру
Во все глаза взирает Естество
в наружный мир. И только наше зренье,.
наоборот, повернуто вовнутрь,
зияя западнями возле входа.
Наружный мир мы видим лишь в зрачках
испуганного зверя, ибо с детства
мы, отвернувшись, смотрим в глубь, назад,
мы ищем символ, а не очевидность,
ведь очевидность отрицает Смерть,
а мы лишь Смерть и видим; зверь свободен.
он гибель ощущает позади,
а Бога впереди,— не исчезая,
но в Вечность утекая, как ручей.
Нам не дано — и на день не дано —
простора, в чистоту чью бесконечно
устремлены цветы. Повсюду мир,
и нет нигде Нигде без отрицанья;
нет чистой, непочатой пустоты, которую вдыхаешь,
постигаешь, но не желаешь. Еще ребенком:
покой пройдет, чуть что-нибудь найдешь.
Покой обрящешь, только умирая.
Ведь Смерть, столкнувшись с ней, не разглядишь.
не заслоняй они друг другу мир...
А так — приметы третьего начала
лишь невзначай мелькают за спиной
подруги, друга — их не затмевая.—
Обращены к Творенью, только в нем
мы ищем отражение свободы,
от нас сокрытой. Или если зверю
угодно посмотреть сквозь нас насквозь.
Сама Судьба есть; противостоять —
и только — в вечном противостоянье.
Но все ж и зверя чуткому теплу присуща ноша скорби и печали.
Ему не чуждо то, что, прикипев,
одолевает нас, — воспоминанья;
все чудится: искомое сейчас
когда-то было ближе и доступней,
и бесконечно нежным. Видит то,
чем некогда дышал. Мир для него —
чуть призрачная родина вторая.
Лишь то блаженно, что не рождено,
лишь то, что не исторглось из утробы,
лишь то, что запечатано внутри, и там, внутри,
в утробе, — мирозданье.
Пусть не блаженство, но полублаженство
присуще птице по происхожденью,
подобной духу древнего этруска,
чье тело запечатано во гроб,
но статуя стоит у изголовья.
А что за ужас: взять да полететь,
произойдя из лона. Что за дрожью
пронизываешь воздух — словно ты
стал сбитой чашкой и спешишь разбиться.
Летучей мышью сквозь ночной фарфор.
А мы — зеваки, зрители, толпа
со-узников, глядящая наружу!
Нам непосильно. Мы привносим свой
порядок в мир, его уничтожая.
Уничтожаем — привнося — себя.
Кто развернул нас так, кто повернул?
Мы, оставаясь сами неподвижны,
любого, кто уходит, провожаем
прощальным взором. Вот он, на холме,—
застыв на миг, окинул местность взором, —
и прочь... А мы прощаемся — и все.
Рильке Р.М. Стихотворения (1906 – 1926) (пер. с нем. Д. Капельникова). Харьков: Фолио; М.: Фирма «Издательство АСТ», 1999. стр. 530—532
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
ПРИЛОЖЕНИЕ:
(конспект (фрагменты) текста доклада М. Мамардашвили «О сознании»; см. полный текст в библиотеке)
На мой взгляд ключевым здесь является следующее определение акта сознания, который дает М. Мамардашвили в середине своего доклада «О сознании» (М.К. Мамардашвили Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996. — стр. 219):
[Актами сознания в мире] можно назвать процессы (само— и миро—) структурации, или так называемые генеративные структуры, которые, наподобие резонансов, внутри себя порождают какие-то эффекты [эффекты собственно сознания], а не являются отражением мира (=см. «Об акте, или механизме, события сознания»)
Ниже в тексте также особо выделены ключевые моменты доклада М. Мамардашвили.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
[Одних из ] таких вопросов является сам вопрос о сознании… Максимальное, что мы можем сделать, — это отдать себе отчет в специфическом характере явления «сознание». И когда мы пытаемся это сделать, первое правило, которому мы должны следовать — это правило экономии терминов, экономии мышления. Нужен ли, например, вообще этот термин и не является ли он дубликатом других, более необходимых терминов? Скажем, если мы действительно можем показать, что наряду с физиологическими терминами или терминами физическими есть действительно что-то, что даже фиксировано быть не может без употребления термина «сознание», тогда употребление этого термина осмысленно. Если же этого не случается, то термин «сознание» является, видимо, лишним, без него можно обойтись.
Короче говоря, на мой взгляд, проблема сознания состоит в том, чтобы, рассуждая естественнонаучно, мы могли в самой эволюции космоса или Вселенной, или живых существ Вселенной увидеть какое-то явление, которое действительно требует применения к нему термина «сознание». Если же мы не можем рассмотреть его как элемент эволюции, то разговор о нем — особенно в такой среде, где собрались и физики, и физиологи, и математики, и биологи, и философы, — не имеет смысла. Тогда просто нужно все это отдать идеологам и пусть они себе говорят о сознании в отведенных для этого местах… Но, к счастью, для нашей встречи вопрос, мне кажется, стоит все-таки иначе, поскольку есть в эволюции реальных, физических, жизненных явлений что-то, что требует от нас применения этого термина.
Интуитивная достоверность события сознания и его неопределимость на уровне аналитических экспликаций (описаний).
Я имею в виду то, что проблема сознания очень похожа на проблему жизненных форм, на проблемы жизни. Странная ведь очень вещь — вы, наверное, сами сталкивались с таким феноменом, когда люди, пытающиеся в рамках биологического цикла наук определить, что такое жизнь, редко могли уйти от интуитивной связки проблемы жизни с проблемой духа, одушевленности. Я не буду вдаваться при этом в дискуссии, вызываемые самим определением, я просто указываю на сам факт, что люди упирались в то, что жизненный феномен пли не определим (хотя интуитивно нам доступен, ибо мы на уровне интуиции отличаем живое от неживого), или, когда мы вырываем феномен жизни из области интуиции и пытаемся как-то его эксплицировать, выразить более ясно, то говорим о нем нечто такое, что близко к тому, когда говорим о духе, о духовном принципе. Не случайно у такого философа, как Кант, чаще всего принцип жизни отождествлялся с некоторым духовным принципом: принцип живого есть нечто одушевляющее, который дальше никак подробно не определялся (у грамотных философов, конечно, — они где-то разумно останавливались всегда на пороге определения и определения не давали). Значит, феномен сознания похож на феномен жизни хотя бы своей неопределимостью. То есть он доступен нам в интуиции и недоступен на уровне экспликации нашей интуиции.
О феномене сознания в мире [как большего сознания или сознания сознания]. Феномен свободы как проявление и доказательство сознания.
Я могу сравнить феномен сознания с феноменом жизни и еще по одной линии. Ведь когда мы говорим о жизни и о том неуловимом, что является жизнью, то имеем, несомненно, в виду, что все живое отличается тем, что воспроизводит себя в качестве живого: все живое не хочет умирать. Есть какая-то устойчивость живых форм, их тенденция воспроизводить себя именно в качестве живых. И сознание тоже обладает этим свойством. Ибо то решающее, что оно вносит от себя, например, в ход социальных процессов, это та же тенденция человека к тому, чтобы процесс, в котором он участвует, был организован таким образом, чтобы в результате реализовывались заранее заданные символические и другие представления человека о самом себе. Человек не может жить в мире, или участвовать в таком мире, результатом действия которого была бы гибель человека… Т.е. есть некоторое заданное априорное требование человека как сознательного существа к миру и тенденция, тяготение этой сознательной жизненной формы к тому, чтобы воспроизводить себя и этому требованию удовлетворять. Или к тому, чтобы через нее человек воспроизводился в этом сознательном отношении себя с самим собой. Что я этим описал? Я описал какой-то механизм, который, мне кажется, несомненен для нас, если мы его интуитивно воспримем, но который разложить в понятиях почти что не представляется возможным. Но ведь «сознание» при описании социальных или каких-либо иных процессов не лишне только тогда, когда именно это имеет место. Потому что иначе сознание — это просто содержания сознания. Оно тогда просто прозрачная оболочка некоторых содержаний, которые описуемы в своих терминах (предметных — элементарные действенности), и дублировать эти содержания еще каким-то иным термином, называемым «сознание», не имеет никакого смысла…
…Язык физики или биологии есть предметный язык, т.е. язык, утверждениям которого можно дать эквиваленты, указуемые на воспроизводимом опыте и подкрепляемые нашими физически выполнимыми операциями и их преобразованиями. Философия же, когда говорит о сознании, а не о чем-нибудь другом, говорит о таких вещах, для которых нельзя показать (подставить) их эмпирические и конечным числом операций контролируемые эквиваленты. Здесь элементарные действенности представлены во внешних отношениях. И этой нашей неспособности дать утверждениям о сознании наглядный эквивалент и совокупность взаимнопреобразуемых операций, отрывающих нас от текучей, неустойчивой и индивидуально произвольной базы субъективных переживаний, не противоречит тот факт, что, например, в постиндустриальном обществе сами продукты сознания могут организовываться как товары и продаваться и покупаться в виде так называемых «программ», представляющих собой определенную обработанную информацию и служащих средством производства, ибо сознание — такой феномен, который, по определению, многоструктурен, представляет собой упаковку в себе множества структур. Есть первичные структуры сознания, которые суть символические структуры, т.е. ненаглядные, непредметные. А «программы» работают на n-ой ступени самих упаковок сознания — и в этом состоит сложность его анализа, — когда неизбежна манипуляция нами как сознательными существами и мы можем быть отождествлены с машинами (а это возможно в большинстве случаев, кроме решающих, так как своими машинными частями мы включаемся в продукты систем и кое-что в наших головах также может быть представлено в виде продуктов таких систем). Но в силу того, что человек остается все же сознательным существом и, следовательно, сохраняются первичные структуры сознания, поэтому на каком-то этапе в качестве эмпирического существа, вами якобы запрограммированного, он обладает способностью взбрыкивать, т.е. оказывается совсем не там, где вы его ожидаете. Возникают эмпирически необъяснимые факты. Мы воспитываем детей, программируем, отдаем в математические школы, вскармливаем математических гениев, а они возьмут да и станут хиппи или обоснуют школу свободной любви. То есть, если есть первичные символические структуры сознания, значит есть и феномен свободы, а если есть феномен свободы, то на скольких бы этажах вы не запрограммировали сознание — взбрыкнет человек. Потому что он не может жить в мире, в котором сам не может себя символически репрезентировать, без порождения и допускания этим миром. Вот это и есть требование сознания к миру…
О событии сознании (vs. содержании сознания).
Но вернемся к тем случаям, где термин «сознание» необходим как термин анализа, который указывает на что-то специфическое, не обозначенное никакими другими терминами. Так вот, когда мы попытаемся ввести такой термин, то оказывается, что для выделения сознательных явлений или сознательных процессов мы вынуждены абстрагироваться, проделать абстракцию. Абстракцию очень сложную, которую я условно назову феноменологической — это абстракция от содержания. Я имею в виду, что если мы рассматриваем сознание как отражение мира, как некую дупликацию реальных событий, о которых говорит, например, физика, как дупликацию их в некотором совершенно нам неизвестном нефизическом пространстве — «идеальном» или «психическом» или каком-то еще, — то мы, собственно говоря, дублируем мир и неэкономно употребляем термин «сознание». Сознание ведь выступает для нас как прозрачная оболочка реальных событий и процессов, физически (или математически и логически) описуемых, и тогда, конечно, оно эпифеномен этих процессов, побочный продукт нашей не слишком чистой в экспериментальном смысле ситуации, не имеющий места в реальном мире. Но если мы подходим к сознанию как к материалу эволюции или факту эволюции в том смысле, в каком я говорил, то оно есть реальное событие в мире. И тогда сознанием мы называем не сознательные содержания, а событие присутствия сознания или субъекта в сознании. А точнее — это сознание сознания [выделено жирным (прописным) шрифтом мной — К.С.]. Т.е. сознание мы не можем определить без [логического] круга — оно оказывается для нас фактически самосознанием, или сознанием сознания — другого способа определения у нас нет. (Трансцензус минимальности.)
Об акте, или механизме, события сознания.
И у нас возникает только один вопрос: значимо ли такое событие в мире? Оказывается, что значимо. Такого рода события, которые несводимы к своему собственному содержанию, или содержание которых неотделимо от них — скажем, сознательное восприятие не есть воспринимаемое содержание, а есть сознание восприятия в акте самого восприятия. Лишний ли это акт в мире или нелишний? Вот, о чем идет речь, и что должно быть предметом исследования сознания в том случае, если это специфическое исследование, а не дублирование, скажем, физиологического, физического и т.д. Оказывается, что такого рода акты, являющиеся событиями в мире, имеют отношение к тому, что можно назвать процессами структурации. Или к явлению так называемых генеративных структур в мире, которые, наподобие резонансов, внутри себя порождают какие-то эффекты, а не являются отражением мира [выделено жирным (прописным) шрифтом мной — К.С.]. Актуальная бесконечность трансцензуса, определенная лишь в смысле феноменально полного и вездесущего «я есть, я могу». Пока мы рассматриваем сознание как отражение мира, «сознание» — лишний термин, и мы не должны его вводить. А когда можем показать, что есть некоторые изображения, внутри себя рождающие что-то, что не породилось бы, если бы не было изображения, тогда мы говорим о сознании. Скажем, картина создается не для того — возьмем для примера натюрморт Сезанна, — чтобы изобразить яблоки, а для того, чтобы в пространстве натюрморта породить, увидеть в мире яблок то, чего нельзя увидеть и что не породилось бы без этой конструкции. В этом смысле натюрморт «яблоки» не есть изображение яблок, а есть генеративная структура, имеющая отношение к нашим способностям зрения и видения: мы видим этими яблоками. Видим нечто, что не видели бы без этих приставок к нашему зрению. Но не наоборот, ибо ничто в яблоках не говорит о том, что видит сознание.
[Ср. с понятием театра. Или, как мы не видим мира «Гамлета»: этот мир и есть образ (функция сознания породила орган и структурацию)]. Это внутренний символический аппарат понимания.
Иными словами, сознание есть такое пространство, в котором работают некоторые приставки к нашим естественным возможностям, способностям зрения. В этом смысле структуры секретируют мысль, как печень. Наши естественные возможности зрения исследуются физиологами, а то, что мы видим посредством такого рода артефактов (первичное и правильное отношение к трансцендентальному объекту) исследуется некоторой воображаемой областью, называемой исследованием сознания (или должно было бы исследоваться в этой области).
И это имеет решающее отношение в том числе и к эффектам, проявляющимся в социальной жизни. В данном случае я сказал, что есть некоторые эффекты нашего зрения, нашего видения того, что необъяснимо, если мы не выделили сознательную структуру, в которой эти эффекты порождаются. И, следовательно, сознательная структура есть то, посредством чего эффект порождается, — можно дать такое определение…
… Значит, когда мы говорим о сознательных структурах, мы говорим о структурах, которые не существуют природным образом. В том смысле, что они не присущи нам как природным существам; они возникают не логически и психологически (т.е. не из наших намерений и психического материала), а на основе естественного процесса, в области которого как раз и должен быть исследован феномен сознания или сознательных, символических структур, имеющих отношение к возникновению эффектов, которые мы постфактум наблюдаем в мире. Следовательно, если мы устраним понятие сознательных структур, то никак не сможем объяснить (да и просто различить) их существование или случание в мире — так же, как никогда не сможем объяснить факт человеческих взбрыкиваний — проявлений человеческой свободы.
Феномен свободы как проявление и результат акта сознания.
Поскольку свобода тоже не только наше желание быть свободным. Свобода — это структурированный горизонт, и есть масса людей, которые даже не знают, что такое свобода. Я имею в виду не в практическом, прагматическом смысле слова, а просто есть вещи, которые мы даже представить себе не можем. А что мы не можем представить? Почему? — что мы, глупые, что ли? Да нет, потому что нет этой структурации. И поэтому свобода для нас прежде всего «представление» себя в области реальных возможностей, когда я не могу допустить такой мир, в котором меня не было бы в качестве носителя этих возможностей. То есть опять это некоторый ненатуральный, не сам по себе данный мир, а особый мир. И он открывается нам только тогда, когда мы хоть что-то знаем о сознании. Мы входим в него с употреблением термина «сознание». И если входим, тогда лишь осмысленно употребление этого термина.
Тем самым я хочу сказать, что с первичными структурами как раз и связано то, что я назвал ограничениями, накладываемыми на наши возможности объяснения и описания. Есть веши, которые, повторяю, мы не можем объяснить, и с которыми мы можем иметь дело, лишь максимально ясно их представив и приняв как данные, т.е. поняв. Известно, например, что в науке (не в науке по отношению к миру, а в самой науке, в ее внутренней организации) есть определенного рода понятия — Эйнштейн называл их свободными конструкциями, — относительно которых мы не можем построить непрерывную цепочку; непрерывным и однозначным образом перейти от эмпирически проверяемого материала к тому, как мы его понятным образом видим (если, конечно, мы об этом призадумаемся). Так же и в социальной области нет перехода от наблюдаемых действий к стоящим за ними развитостям (которые эти действия объясняли бы). Они объясняли бы поведение, но... Мы не можем от эмпирических фактов, объясняемых теоретическими понятиями, непрерывно перейти к этим же понятиям, которыми они объясняются, т.е. вывести их чисто логическим путем. Минимум–трансцензусу нельзя научиться на опыте, нельзя его узнать из опыта. И поэтому теоретические понятия мы вынуждены рассматривать в качестве свободных конструкций.
О сознании как завершенной — трансцендентальной! — форме.
… Следовательно, специфические феномены сознания в своем первичном виде прежде всего и являются такого рода событиями, ниоткуда не выводимыми. Мы их должны просто принять как данность, т.е. онтологически. Они есть, и мы должны вглядеться в их природу и продумать до конца вытекающие из этого последствия. Ибо здесь нет полной индукции. Даже в философии, в математике и т.д. возникают такие парадоксы. Хотя я не берусь судить окончательно о математической стороне дела, моей грамотности здесь недостаточно, но я могу сказать как философ лишь одно: мы вводим понятие потенциальной бесконечности на фоне актуальной бесконечности — феноменологической полноты, феноменологической бесконечности, а не реальной. Так как всякое личностное поведение предполагает актуальную бесконечность. Трансцендентальное ведь — это бесконечная форма всякой актуальности [выделено жирным (прописным) шрифтом мной — К.С.]. Поэтому философ не утверждает, что есть и реально пройден и завершен бесконечный ряд предметов. Нет, в этих случаях он скажет: «сознание», «феноменологическая полнота» (феноменально полно, а реально, конечно, нет, мы не можем реально пройти бесконечность) и т.д…
… Таким образом, можно сделать вывод что сознание само есть генеративная структура [выделено жирным (прописным) шрифтом мной — К.С.]. И такие феномены, как «совесть» и т.п. возникают в пространстве бесконечных объектов, того, что дано, но мы не знаем откуда. Так как упомянутые свободные конструкции мы не можем разложить, свести к некоторой конечной совокупности данных, так же как не можем вывести идею Бога (где значим факт ее существования, а не предмет в эмпирическом мире проверяемых смыслов из воздействий внешнего мира на человеческую психику) ни из какого-то страха, невежества (неоткуда в человеческой голове появиться всему этому, нет такой конечной совокупности обстоятельств), не можем вывести эти бесконечные объекты. Мы можем лишь принять их как такие, факт существования которых в человеческом сознании есть проявление действия их же самих.
О (само)экранировании феномена сознания. Сознательное vs. физическое.
Метаописательная схема сознания.
Например, сознательные явления, о которых я говорил, явно отличаются тем, что они индивидуируют себя (в отличие от физических событий). Они, во-первых, индивидуируют себя — индивид есть единственная данная бесконечность — и во-вторых, экранируют себя. Когда я говорил о том, что есть первичные структуры и есть вторичные, которые наслаиваются на первые, то я фактически сказал, что в несводимом пространстве происходит наслоение одной структуры на другую — так, что для нас именно наслоенные структуры представляют экран, на который проецируются другие, и на котором событие само себя представляет и тем самым выделяет себя в мире. И для наблюдателя возникает проблема, как пройти этот экран. С физическими событиями у нас такой проблемы не возникает. «Внешнее» и «внутреннее» физического события не отличаются друг от друга в виде экрана и того, что им экранировано (или на нем), а сознание представляет собой выделяющий экран. И вопрос состоит в том, случаются ли такие события в мире? Такие структурации имеют ли место? Итак, во-первых, есть структурации, и во-вторых, есть, так сказать, многоструктурации, наслоение структур друг на друга, их упаковка.
Как отмечают издателя, это более поздняя вставка в текст доклада. Судя по стилистике и тезисной форме изложения последующего материала, конец доклада представляет собой дополнительное уточнение и развитие его основной идеи. На мой взгляд, это представленная схема — прекрасное резюме позиции М.К. Мамардавшвили.
Они — метасимволы предметов («частей») сознания, которые лишь символически содержат нечто, что само по себе немыслимо, непереживаемо и т.д. эмпирическим, человеческим сознанием. Символы на перекресте двоичности ума (и не могут быть предметом созерцания или переживания). Нечто может происходить только в метасмысле, а не в смысле переживания, вообще не в смысле. Это и есть высвобождение из переживаний и, следовательно, выполняет конститутивную роль в процессе (человеческих) переживаний.
метаобъекты
ß
объект Þ сознание (представление), «объектный язык».
Наверху у нас свертки и развертки. Что и есть выворачивание. В метасмысле такие объекты (бесконечные) всегда в единственном числе — жизнь, сознание, честь и т.п.
В смысле конститутивной роли для возможности человеческих переживаний нужно, следовательно, говорить также о паузе понимания своего собственного символического элемента (мысль мысли, понимание мыслью самой себя). Эта пауза — акт реальной философии. Вокруг ядра невозможностей — немыслимостей, непереживаемостей и т.п. Ср. с «непроходимым лесом» (к тому же с предустроенными ловушками) в случаях вырожденных систем (где выпадают или не выполняются предварительные внутренние условия, конструирования и т.п., в целом — предварительное понимание жизни сознания).В нормальном случае вследствие необходимой предупорядочениости сознания (которую приходится фиксировать в метасознательном смысле, ибо в ней невозможно разделить само сознание — оно есть сознание предметов — и его понимание, негэнтропийно жизни сознания) источники и принципы структурации мы не можем определить без сознания, а в биологии — без «ума» (скажем, проблема «узнавания» в молекулярной биологии) и «телеологии» или теленомии. Объективна лишь метафизики сознания (она же физическая или символистская), метафизика символического сознания. Связь с нею позитивных явлений и вопросов.